А. Н. Островский в воспоминаниях современников.
И. Ф. Горбунов. Отрывки из воспоминаний

И. Ф. Горбунов

В начале декабря 1849 года на письменном столе в кабинете покойного учителя моего Н. В. Берга ¹ я увидел четыре тетрадки, сложенные в четверку, писанные разными почерками. На обложке первой было крупно написано "Банкрот". Это слово зачеркнуто, и под ним тоже крупно: "Свои люди - сочтемся!", комедия в 4 действиях, соч. А. Островского".

"Какое приятное занятие, эти танцы! Что может быть восхитительнее!.." - начал читать я.

Этот монолог охватил все мое существо, я прочитал всю пиесу, не вставая с места.

- Позвольте списать, Николай Васильевич! - обратился я к Бергу.

- Сегодня я должен отдать назад. Островский будет читать ее у Матвея Григорьевича Попова (университетский товарищ Александра Николаевича). Пиеса вряд ли будет напечатана.

В тот же день в обед я пришел к Матвею Григорьевичу Попову и предложил ему свои услуги переписать пиесу с тем, чтобы один экземпляр оставить у себя. Писал я в то время отлично.

- Вероятно, автор нам это позволит, - отвечал Матвей Григорьевич и тотчас же усадил меня в своем кабинете, дал мне какую-то необыкновенную, глянцевитую бумагу, на которой писать так же было трудно, как на стекле, тем более что и перья тогда употреблялись более гусиные.

Около восьми часов вечера в кабинет вошел белокурый, стройный, франтовато одетый (в коричневом, со светлыми пуговицами, фраке и - по тогдашней моде - в необыкновенно пестрых брюках) - молодой человек лет двадцати пяти. Набил трубку табаку, выпустил два-три клуба дыму и сбоку, мельком взглянул на мое чистописание.

Это был А. Н. Островский.

- Позвольте вас спросить, - робко обратился я к нему, - я не разберу вот этого слова.

- "Упаточилась", - отвечал он, посмотрев в тетрадку, - слово русское, четко написанное.

Спросил я, впрочем, не потому, что не разобрал этого слова, а просто я горел нетерпением услыхать его голос.

В восемь часов в зале началось чтение. Мы с братом Матвея Григорьевича слушали из кабинета. До конца, до мельчайших подробностей ведомый мне мир, из которого взята пиеса, изумительная передача в чтении характера действующих лиц произвели на меня неизгладимое до сих пор впечатление.

В течение декабря и января я переписал пиесу три раза и выучил ее наизусть. Она была напечатана в мартовской книге "Москвитянина" 1850 года, но играть ее на сцене не дозволили. Автор был взят под надзор полиции ².

- Это вам больше чести, - сказал ему граф Закревский, лично объявляя Островскому распоряжение высшего начальства. Граф Закревский любил произведения Островского. Пиесы "Свои люди - сочтемся!" и "Бедность не порок" автор читал у него в доме.

Надзор был снят по всемилостивейшему манифесту при вступлении на престол императора Александра II.

- Позвольте вас поздравить! - с улыбкою сказал Александру Николаевичу квартальный надзиратель, объявляя ему о снятии с него надзора.

Квартальный расшаркался.

- Кажется, мы вас не беспокоили и доносили об вас как о благороднейшем человеке. Не скрою, однако, что мне один раз была за вас нахлобучка ³.

Эта встреча с Александром Николаевичем повлияла на всю мою дальнейшую судьбу. Я жил в то время на окраине Москвы, в захолустье, и давал уроки в небогатых купеческих домах.

Я был страстный любитель театра. С одним приятелем мы ходили в Малый театр чуть не каждый день и сидели всегда в райке. У нас были там свои привилегированные места, которые занимать никто не мог, потому что мы забирались в театр до спуска средней люстры ⁴. Соседями нашими были большею частью студенты Московского университета и один почтенный учитель русской словесности Андрей Андреевич, всегда ходивший в синем форменном фраке и белом галстуке. Он постоянно вступал со студентами в спор о пиесе и ее исполнителях. <...>

С появлением на сцене комедии Островского "Не в свои сани не садись" на московской сцене начинается новая эра ⁵. Я был на первом представлении этой комедии. Она была дана в бенефис Косицкой. Взвился занавес, и со сцены послышались новые слова, новый язык, до того не слыханный со сцены; появились живые люди из замкнутого купеческого мира, люди, на которых или плевал с высоты своего невежества петербургский драматург Григорьев "с товарищи", заставляя их говорить несуществующим, сочиненным, дурацким языком, или изображал их такими приторными патриотами, что тошно было смотреть на них.

Например, в одном водевиле из народного быта мужик поет:

Русских знает целый свет,
Не с руки нам чванство...
Правду молвил я иль нет,
(Обращаясь к публике.)
Пусть решит дворянство 6.

Посреди глубокой тишины публика прослушала первый акт и восторженно, по нескольку раз, вызвала исполнителей. В коридорах, в фойе, в буфете пошли толки о пиесе. Восторгу не было конца! Во втором акте, когда Бородкин поет песню, а Дунюшка останавливает его: "Не пой ты, не терзай мою душу", - а тот отвечает ей: "Помни, Дуня, как любил тебя Ваня Бородкин...", - театр зашумел, раздались аплодисменты, в ложах и креслах замелькали белые платки.

Восторженный ментор наш Андрей Андреевич обтер выступившие на глазах его слезы и произнес:

- Это - не игра. Это - священнодействие! Поздравляю вас, молодые люди, вам много предстоит в жизни художественных наслаждений. Талант у автора изумительный. Он сразу встал плечо о плечо с Гоголем.

Под бурю аплодисментов, без апломба, застенчивый, как девушка, в директорской ложе показался автор и низко поклонился приветствовавшей его публике.

Таланты Васильева (Бородкин) и Косицкой (Дуняша) проявились в этих ролях во всю меру. Совершеннее сыграть было невозможно. Это была сама жизнь. 

В театре в это время ⁷ дела шли своим порядком. Из Петербурга прислана была для постановки новая пиеса актера Григорьева "Подвиг Марина" ⁸

В один из спектаклей я узнал от моего приятеля, что Островский написал новую пиесу "Бедность не порок". На другой же день я пошел к Александру Николаевичу. Он жил тогда у Николы в Воробине, под горой, на берегу реки Яузы, в собственном небольшом деревянном домике. Домик этот стоит и поныне. Но... там, в этом домике, где великий художник свои "вещи просты на живые струны вскладаше" и эти струны пророкотали "Свои люди - сочтемся!", "Грозу", "Воеводу", - там теперь увеселительное заведение с "распитием на месте".

Александр Николаевич принял меня крайне ласково, и я стал перелистывать пиесу у него в кабинете. На другой день его посетил Аполлон Александрович Григорьев. Не придавая никакого значения своим рассказам - у меня их в то время было три: "Сцена у квартального надзирателя", "Сцена у пушки" и "Мастеровой", - я рассказал сначала одну сцену, потом другую, потом третью, Аполлон Александрович затребовал продолжения, но у меня больше не было. Александр Николаевич сдержанно, а Аполлон Александрович восторженно похвалили меня. "Вы наш!" - воскликнул он, ударяя меня по плечу.

Дня через два Александр Николаевич читал пиесу у себя. Собрались ее слушать: Н. А. Рамазанов, П. М. Боклевский, А. А. Григорьев, Евг. Н. Эдельсон, Б. Н. Алмазов, А. И. Дюбюк и другие; ждали П. М. Садовского, но он не был. Всем присутствовавшим пиеса была уже известна: они слушали ее во второй раз. После чтения Александр Николаевич предложил мне рассказать мои сцены. Успех был полный. С этого вечера я стал в этом высокоталантливом кружке своим человеком. Евг. Н. Эдельсон стал мне давать небольшие книжки для рецензии в "Москвитянин", а Аполлон Александрович настоятельно требовал, чтобы я написал что-нибудь для журнала. Я написал небольшую сцену "Просто случай", помещенную потом в "Отечественных записках" 1855 года ⁹.

Александр Николаевич меня выводил в свет до Погодина включительно. Мы были несколько раз у гр. Е. П. Ростопчиной, у С. А. Пановой. Она жила на Собачьей площадке. Сын ее Николай Дмитриевич, страстный любитель музыки и литературы, устраивал у себя спектакли. В одном из спектаклей участвовал Александр Николаевич в роли Маломальского ¹⁰, а я вышел в первый раз на сцену в роли полового.

На этом спектакле я в первый раз познакомился с Провом Михайловичем Садовским. Он остался очень доволен рассказами, и я несказанно был счастлив, что вызвал смех у царя смеха.

- Приходите ко мне каждый день, - сказал мне на прощанье Пров Михайлович.

И стал я к нему ходить каждый день, и привязался я к этому редкому человеку и гениальному артисту всей душой, и пользовался его взаимной любовью до конца его дней. Он тоже полюбил меня и поручил мне обучение своего сына Миши грамоте. Мальчик оказался чрезвычайно способным, и мне не стоило никакого труда заниматься с ним.

Принимала также участие в спектаклях Н. Д. Панова, графиня Ростопчина, сама писавшая для себя небольшие пиески, обыкновенно в два-три лица, и разыгрывала их с И. В. Самариным, актером московского театра. Режиссерскую часть принимали на себя Н. А. Рамазанов и Н. И. Шаповалов. Спектакль заключался дивертисментом, в котором участвовали А. И. Дюбюк, П. М. Садовский и я.

Гостеприимные двери Ап. Ал. Григорьева радушно отворялись каждое воскресенье. "Молодая редакция" "Москвитянина" бывала вся налицо: А. Н. Островский, Т. И. Филиппов, Е. Н. Эдельсон, Б. Н. Алмазов, очень остроумно полемизировавший в то время в "Москвитянине" с "Современником" под псевдонимом Ераста Благонравова ¹¹. Шли разговоры и споры о предметах важных, прочитывались авторами новые их произведения. Так, Борис Николаевич в описываемое мною время в первый раз прочитал свое стихотворение "Крестоносцы"; ¹² Ал. Ант. Потехин, только что выступивший на литературное поприще, свою драму "Суд людской - не божий"; А. Ф. Писемский, ехавший из Костромы в Петербург на службу, устно изложил план задуманного им романа "Тысяча душ". За душу хватала русская песня в неподражаемом исполнении Т. И. Филиппова; ходенем ходила гитара в руках М. А. Стаховича; сплошной смех раздавался в зале от рассказов Садовского; Римом веяло от итальянских песенок Рамазанова.

Бывали на этих собраниях: Алексей Степанович Хомяков, Никита Иванович Крылов, Карл Францевич Рулье. Из музыкально-артистического мира: А. И. Дюбюк, И. К- Фришман, певец Бантышев и др. Не пренебрегал этот кружок и диким сыном степей, кровным цыганом Антоном Сергеевичем, необыкновенным гитаристом, и купцом "из русских" Михаилом Ефремовичем Соболевым, голос которого не уступал певцу Марио.

Чуть не каждый день Александр Николаевич уезжал куда-нибудь читать свою новую пиесу. Толков и разговоров об ней по Москве было много. Наконец она назначена к представлению. Роли были розданы, и автор прочел ее артистам в одной из уборных Малого театра.

Часто посещая Прова Михайловича за кулисами во время репетиций и спектаклей, я перезнакомился со всеми артистами. Московская труппа того времени сияла своими талантами. Маститый ветеран сцены Щепкин хотя и готовился к празднованию своего пятидесятилетнего юбилея, но талант его не пропал. Городничий, Фамусов, Утешительный ¹³ являлись на сцене все теми же нестареющими созданиями. Колоссальный талант Садовского после исполнения им купца Русакова ¹⁴ в "Не в свои сани не садись" Островского вырос во всю меру; молодое дарование Сергея Васильева проявилось во всем блеске. Самарин в своем неблагодарном репертуаре молодых людей стоял очень высоко; Шуйский, вернувшийся из Одессы, сразу занял в труппе почетное место. А какие были первоклассные актеры: Живокини, Никифоров, Степанов!.. Женский персонал, хотя сравнительно и бедный по количеству, - не отставал от мужского по качеству. Какие слезы извлекала у зрителей Л. П. Косицкая, какими живыми лицами являлись на сцене Агр. Тим. Сабурова, С. П. Акимова и сестры Бороздины - Варвара и Евгения; с какой художественной правдой передавала свои роли Екат. Николаевна Васильева!

Мнения в труппе относительно новой пиесы разделились. Хитроумный Щепкин, которому была назначена роль Коршунова, резко порицал пиесу. Он говорил: "Бедность - не порок, да и пьянство - не добродетель". Шуйский следовал за ним. Он говорил: "Вывести на сцену актера в поддевке да в смазных сапогах - не значит сказать новое слово". Самарин, принадлежавший к партии Щепкина, хотя и чувствовал, что роль (Митя) в новой пиесе ему не по силам, - молчал. А Петр Гавр. Степанов говорил: "Михаилу Семенычу с Шуйским Островский поддевки-то не по плечу шьет, да и смазные сапоги узко делает, - вот они и сердятся". Точно: ни ветерану русской сцены, ни блестящему первому любовнику Самарину, ни прекрасному (водевильному в то время) актеру Шумскому новые, неведомые им типы Островского не удавались. "Новое слово" великого писателя застало их врасплох. Для этого "слова" выдвинулись свежие, молодые силы в лице С. В. Васильева и Л. П. Косицкой, и, соединившись с Садовским и Степановым, поставили репертуар Островского так высоко, что он на долгое время сделался господствующим на московской сцене.

Михаил Семенович должен был посторониться, и, мне кажется, в этом и вся причина его нерасположения к пиесам нового писателя. Невозможно, чтобы величайший из русских артистов, видавший на своем веку всякие виды, живший духовной жизнью в самом ученом и образованном кругу, пятьдесят лет прослуживший драматическому искусству, - мог не понять таких созданий, как "Свои люди - сочтемся!", "Бедная невеста", "Не в свои сани не садись"... а он прямо говорил, что он их не признает, а об "Грозе" отзывался с отвращением. В споре об этой пиесе он до того разгорячился, что стукнул костылем и со слезами сказал:

- Простите меня! Или я от старости поглупел, или я такой упрямый, что меня сечь надо.

- Ну, положим, Михайло Семенович может дурить на старости лет: он западник, его Грановский наспринцовывает, - а какой же Шуйский западник?

Объясняли это еще тем, что круг, в котором вращался Михаил Семенович, так называвшиеся в то время "западники" (Грановский, Кудрявцев, Катков), неприветливо смотрел на нового автора, который за принадлежность к "молодой редакции" "Москвитянина" сопричтен был к лику славянофилов ¹⁵.

Мы участвовали на литературном утре в московской четвертой гимназии в доме Пашкова. Читали: А. Н. Островский, П. М. Садовский, М. С. Щепкин, С. В. Шуйский, И. В. Самарин и я. Блестящая публика собралась на наше чтение тем более, что сбор с него поступал в одно из благотворительных заведений и раздачу билетов приняли на себя дамы высшего света.

Вышел на эстраду Михайло Семенович. Долго неумолкавшим громом рукоплесканий встретила его публика. Кончился восторженный прием. Михаил Семенович стоит молча... Аплодисменты раздаются снова... Молчание.

- Старик забыл, - говорит Шуйский.

Гробовое молчание.

- Столбняк нашел! Надо выйти подсказать, - говорят.

На меня пал жребий идти на эстраду. Что подсказать? Кажется, на афише не было назначено, что он будет читать. Кто говорит - "Полководец" Пушкина; кто говорит - про "Жакартов станок" ¹⁶ - стихотворение, которое он читал часто. <...>

Я вышел на эстраду и сказал совсем растерявшемуся Михаилу Семеновичу первый стих:

Честь и слава всем трудам...

Старик воспрянул и с страстным одушевлением прочитал стихотворение (это было за два года до его смерти).

- Что с вами, Михаил Семенович? - окружили его, когда он вошел в залу, из которой выходили на эстраду.

- Да уж, должно быть, к праотцам пора! А тебе большое спасибо! - обратился он ко мне, - я думаю, тебе конфузнее было выходить, чем мне молча стоять.

- Мы не знали, что вы хотите читать: мы думали подсказать вам "Полководца", - сказал Самарин.

- Совсем бы зарезали! "Полководца" уж я давно не читал, а это-то сегодня раза три пробежал, - отвечал Щепкин.

С потоком слез обнял он меня и в то же время Островского. Сцена была чувствительная. Не помню слов, какие говорил Щепкин, но помню, что Александр Николаевич очень растрогался.

- Какой счастливый Александр Николаевич, - сказал Садовский, когда мы пошли домой.

- Чем?

- Как чем? Михаил Семенович-то "приидите поклонимся" ему сделал. <...> 

"Бедность не порок". Начались репетиции, и мы с Александром Николаевичем бывали на сцене каждый день. Наконец пиеса 25-го января 1854 года была сыграна и имела громадный успех. Садовский в роли Любима Торцова превзошел самого себя. Театр был полон. В первом ряду кресел сидели гр. Закревский и А. П. Ермолов, большой почитатель Садовского.

- Шире дорогу - Любим Торцов идет! - воскликнул по окончании пиесы сидевший с нами учитель российской словесности, надевая пальто.

- Что же вы этим хотите сказать? - спросил студент, - я не вижу в Любиме Торцове идеала. Пьянство - не идеал.

- Я правду вижу! - ответил резко учитель, - да-с, правду. Шире дорогу! Правда по сцене идет. Любим Торцов - правда! Это - конец сценическим пейзанам, конец Кукольнику: воплощенная правда выступила на сцену.

"Московские ведомости", единственная тогда газета, не обмолвились ни одним словом о новой пиесе; лишь Н. Ф. Щербина почтил автора злостной эпиграммой ¹⁷.

Вплоть до масленицы пиеса не сходила с репертуара, несмотря на то что ее загораживала гостившая в то время в Москве знаменитая Рашель. Москва чествовала ее по-московски: в последний спектакль на масленице, в воскресенье, ей поднесен был от публики серебряный кубок с изображением московского герба; М. С. Щепкин поднес ей каллиграфическую рукопись "Сцены из скупого рыцаря" ¹⁸. К рукописи были приложены картинки, заимствованные из содержания сцен, два вида Москвы и французские стихи, "мастерски написанные женщиной-поэтом", как сказано в "Московских ведомостях". Говорили, что стихи писала гр. Ростопчина. Западники были в полном увлечении от Рашели, а славянофилы воздавали "коемуждо по делам его". Ап. Алек. Григорьев ответил Щербине тоже эпиграммой и написал стихотворение "Рашель и правда" ¹⁹. Злоба Щербины не имела границ. Он, кроме своей эпиграммы, поддерживал еще клевету на Александра Николаевича в плагиате первой комедии. Клевета эта печатно поднималась два раза, пока не вызвала протеста Александра Николаевича, напечатанного в "Современнике" ²⁰. Клеветники приписывали пиесу купеческому сыну Гореву, который написал ужаснейшую дребедень под заглавием "Сплошь да рядом", напечатанную в "Отечественных записках" ²¹. Один актер ²² хлопотал о пропуске ее в Театрально-литературном комитете. Комитет, будучи последователен в притеснении Островского, эту пьесу пропустил ²³ и вскоре "ничтоже сумняся" забраковал прелестнейшую комедию Островского "Свои собаки грызутся". Спустя год министр двора гр. Влад. Фед. Адлерберг велел пиесу пересмотреть вновь, - другими словами - пропустить. Пиеса была сыграна с большим успехом и долго оставалась на репертуаре, а член Театрально-литературного комитета Ротчев после первого представления написал в "Инвалиде" о неуспехе пиесы и окончательном падении таланта Островского. Из четырех членов Театрально-литературного комитета, подавших голос против пиесы, остались неизвестными для потомства три; четвертый - этот заявил себя печатно (Д. Г. Ротчев), отозвавшись крайне неодобрительно и с чувством озлобления. Я написал против его отчета несколько слов в "Северной пчеле" ²⁴ и дорого за это поплатился. Мне было сделано от начальника репертуара строгое внушение, - что, состоя на службе и т. д. Сколько я ни оправдывался, что это дело частное, нисколько до службы моей не относящееся, но начальство стояло на своем. De mortuis ²⁵... но Ротчев не был в театре и пиесы не видал и был в этом уличен. Подобные отчеты бывали прежде нередко. Писались даже отчеты заблаговременно. <...>

В одну из поездок по Волге, - в Казани я познакомился с Горевым: он был актером в казанской труппе. Это был настоящий Любим Торцов: оборванный, обдерганный пьяница, неоднократно подвергавшийся припадкам белой горячки, человек буйный. Перед моим с ним знакомством он только что вышел из больницы, где его лечили от нанесенной ему каким-то трагиком в живот раны той же самой посудой, из которой они вместе пили. Да не подумайте, что я кладу очень густые краски на эту личность для того, чтобы выставить ее рельефнее, - нет! - это есть истинная правда. В дни оны подобные люди представляли тип. Они обыкновенно выходили из разоренного купеческого гнезда. Разорился, например, купец, и побрели розно все родственники, составлявшие дом: "купеческие братья", "купеческие племянники", тетки и т. п. Бессильные и дряхлые, становившиеся на паперти церковной, тетки расползаются по пустыням и монастырям, в которых они прежде считались благодетельницами. Молодежь, вкусившая на дядин капитал всех прелестей прежней Нижегородской ярмарки с ее историческим селом Кунавиным, с трактирами Никиты Егорова, Барбатенки и т. п., путались по Москве без всякого дела. Иные пристраивались к какому-нибудь певческому хору, другие продавались в солдаты, а некоторые поступали в актеры. Таких актеров прежде в провинции можно было встретить много. Горев происходил именно из разоренного купеческого гнезда. Я не могу понять, каким образом литературным людям, беседовавшим с Горевым, могло прийти в голову, что он мог написать такую высокую комедию, как "Свои люди - сочтемся!". Ведь это был человек необразованный, даже мало развитой. С особенным чувством эта клевета поддерживалась в одном петербургском литературном кружке ²⁶. В 1846 году Тертий Ив. Филиппов познакомился с Островским и застал пиесу черновою. Сам он третий акт переписывал с Ник. Вас. Кидошенковым.

"Не в деньгах счастье", но эта сплетня дальше актерского кружка не пошла.

Горев в разговоре со мною уклонялся разъяснить мне эту гнусную историю, но назвал лиц, которые ему покровительствовали в Москве. Это был несчастный человек, страдавший галлюцинациями. Он умер, подавившись рыбной костью.

Вслед за Островским попробовали свои силы в изображении купеческого быта актер Красовский, написавший комедию "Жених из ножовой линии", Михаил Николаевич Владыкин, написавший пиесу "Купец Лабазник". Она и до сих пор играется в провинции, но в Москве была снята после нескольких представлений по распоряжению гр. Закревского, и вот почему. Владыкин был военный инженер; написал свою комедию в Петербурге. Главное действующее лицо в пиесе был купец Голяшкин. Эту роль в Москве играл Садовский. На несчастье автора, в Москве отыскался не вымышленный, а настоящий купец Голяшкин. Пошел по купечеству разговор. Заходили слухи, что племянники Голяшкина, по злобе на дядю, заказали написать пиесу, чтобы "напустить на него мараль". Хотя в пиесе никаких намеков на настоящего Голяшкина не было, но все-таки она была снята в уважение заслуг его по благотворительным учреждениям. Запрещение мотивировали тем, что в пиесе унижается благородное сословие.

За Владыкиным выступил ходатай по судам от купечества Н. З. Захаров, которого купцы звали Сахар Сахарычем. Не помню названия его пиесы ²⁷. Она успеха не имела и дана была только один раз. Затем написал пиесу купец Солодовников. Этому творению не суждено было восхищать публику: оно осталось в конторке у автора. Оба эти произведения кружились около "Свои люди" и "Не в свои сани". Далее принес на рецензию к Александру Николаевичу пиесу из купеческого быта Осипов: ее не играли, но "впоследствии она была напечатана в "Отечественных записках" ²⁸.

"Бедная невеста", "Не в свои сани" и "Бедность не порок") сделали крупный поворот драматического репертуара на новую дорогу. Затребовались бытовые пиесы. Этому повороту помогли одновременно с первой пиесой Островского появившиеся на сцене пиесы: Сухово-Кобылина "Свадьба Кречинского", драма "Расставанье" Родиславского, потом пиесы из народного быта: "Суд людской - не божий" А. А. Потехина и другие. Полевой, Кукольник, Ободовский и вся французская мелодрама сошли со сцены. Мелодраму, впрочем, изредка поддерживал М. С. Щепкин, неподражаемо исполняя роль матроса ²⁹ в пиесе того же названия. Шекспир, немножко сконфуженный Самариным в роли Гамлета³⁰, тоже посторонился и дал дорогу новому репертуару, тем более что Леонид Львович Леонидов, лучший представитель каратыгинских традиций, вызванный в Москву для замещения Мочалова, был снова вызван в Петербург для замещения скончавшегося Каратыгина. <...> 

После трех пиес А. Н. Островского на сцене сделался крутой поворот в другой репертуар. Этот поворот тотчас отразился и на провинции, где царила и переводная и доморощенная трагедия и драма. В знаменитой "Белой зале" (в гостинице Барсова против Малого театра), в которую великим постом съезжались актеры со всего лица земли русской, антрепренеры стали искать между сценическими деятелями уже не Гамлета, а Любима Торцова, отстраняли Симона-сиротинку ³¹, а требовали Бородкина.

"Не так живи, как хочется". Писал он ее долго, с большими перерывами ³². В то время я жил у него и следил за процессом его творчества. Писал он обыкновенно ночью, - не знаю, как впоследствии. На полулисте бумаги было сначала небрежно написано что-то вроде конспекта. Привожу его в точности. 

Это зачеркнуто, а сверху написано:  

Старуха.

Чует мое сердце, не доброе оно чует.

Монастырь.

Настали дни страшные. Опомнись!


Груша.
Девушки.
Вася.

Ну, пияй! ты меня пиять хочешь.


Помогу, могу, могу.

Ночь.
Прорубь на реке.

(Входит старик.) (Балалайка.)
Сирота ты моя, сиротинушка!
Ты запой, сирота, с горя песенку.

Посетившему его артисту Корнилию Николаевичу Полтавцеву Александр Николаевич рассказал пространно, с мельчайшими подробностями, содержание пиесы, но из-под пера вышло не то, что он рассказывал (по рассказу сюжет был гораздо шире), - может быть, оттого, что в это время он очень болел глазами, а пиесу нужно было окончить к бенефису.

- Надо освежить голову, - говорил он, - потруднее какой-нибудь пасьянс разложить.

Но если вообще он писал долго, то бывали пиесы, которые он справлял очень скоро. Например, "Воспитанницу" он написал, гостивши в Петербурге, в три недели; "Василису Мелентьеву" тоже в Петербурге в сорок дней. Процесс писания этой пиесы он называл "искушением от Гедеонова". Директор императорских театров С. А. Гедеонов передал написанную пиесу Александру Николаевичу, который, оставивши в неприкосновенности сюжет, написал собственную пиесу, не воспользовавшись ни одной сценой, ни одним стихом из творения Гедеонова ³³. 

Лето 1854 года в политическом отношении было мрачное. Известия в Москве с театра войны получались в то время не с такой быстротой, как теперь, то есть известия официальные. "Столбовые" английского клуба знали все, и "дверем затворенным" рассуждали, не стесняясь, о военных неудачах, "алминском побоище", порицали главнокомандующего князя Меншикова ³⁴

- Измена! - заговорило захолустье, и пошло!

В это время репертуар моих рассказов значительно расширился. Александр Николаевич поощрял меня и двигал вперед. Я стал постоянным его спутником всюду, куда он ни выезжал. Рассказы мои сделались известными в Москве: об них заговорили. Пров Михайлович, сам превосходный рассказчик, которому я недостоин был разрешить ремень сапога, относился ко мне с величайшею нежностию и выводил меня, как он выражался, "напоказ".

- Мы завтра, Иван Федорович, будем вас показывать у Боткина.

Дом Боткиных принадлежал к самым образованным и интеллигентным купеческим домам в Москве. В нем сосредоточивались представители всех родов художеств, искусства и литературы, а по радушию и приветливости хозяев ему не было равных. Всякий чувствовал себя как бы в своем доме., Сергей Петрович Боткин, нежный, ласковый, молоденький студент, собирался в то время ехать врачом в Севастополь. Один из братьев Боткиных, Иван Петрович, любил Садовского До обожания, и мы с Провом Михайловичем бывали У него каждую субботу. Александр Николаевич тоже бывал часто. Добрейшее существо был этот Иван Петрович, а с покойным Павлом Петровичем мы были связаны узами самой тесной и крепкой дружбы. Этот хотя и не выделялся, как братья его, какими-либо талантами, но бог дал ему один талант - голубиную чистоту. До сих пор я питаю к этому дому мою сердечную привязанность и сохранил об нем лучшие мои воспоминания.

играл на скрипке и был другом Александра Николаевича по рыбной ловле (Александр Николаевич был в то время страстный рыболов и знал все подмосковные речки и ручейки). М. С. Щепкин бывал на корзинкинских собраниях каждый раз, рассказывал малороссийские анекдоты и читал стихи.

Бывали мы также у С. В. Перлова, у которого был свой оркестр, составленный из его приказчиков и мальчиков. Оркестр этот на тех же началах существует и поныне. Его поддерживает сын покойного Перлова, Василий Семенович.

Бывали на вечерних беседах у А. И. Хлудова, составителя редчайшей в России староверческой библиотеки.

И много в то время было купеческих домов, двери которых широко отворялись для принятия с почетом всякой умственной и художественной силы.

"для сатирического ума" представляли обильный материал для наблюдения.

Я знал один дом, где хозяин в музыке ничего не смыслил, но в доме у него иногда бывали квартеты, которые ему устраивали известный в то время в Москве скрипач И. К. Фришман и капельмейстер Сакс. <...>

Из артистов у него бывали Садовский и Живокини. Уважение им было великое.

- Верите, Пров Михайлович, я плакал, - говорил он по поводу Любима Торцова. - Ей-богу, плакал! Как подумал я, что со всяким купцом это может случиться... страсть! Много у нас по городу их таких ходит, ну, подать ему, а чтобы это жалеть... А вас я пожалел, именно говорю. Думаю: господи, сам я этому подвержен был, ну, вдруг! Верьте богу, страшно стало. Дом у меня теперь пустой, один в нем существую, как перст. И чудится мне, что я уж и на паперти стою, и руку протягиваю... Спасибо, голубчик, многие которые из наших, может, очувствуются. Я теперь, брат, ничего не пью, будет! Все выпил, что мне положено!.. Думаю так, - богадельню открыть... которые теперича старики в Москве... много их... пущай греются. Вот именно мне эти ваши слова: "Как я жил, какие я дела выделывал!" Ну, честное мое слово! - слезы у меня пошли.

А на богатого купца "из русских" Ивана Васильевича Н. Садовский в роли Тита Титычатак подействовал:

спроси ее - смотри, я говорю: словно бы это я!.. Борода только у тебя покороче была. Ну, все как есть, вот когда я пьяный. Это, говорю, на меня критика. Даже стыдно стало. Ну, само собой, пьяный и ударишь, кто под руку подвернется, и покричишь... Вот намедни в московском трактире полового Гаврилу оттаскал, - две красненьких отдал. Да ты что! Сижу в ложе-то, да кругом и озираюсь: не смотрят ли, думаю, на меня. Ей-богу!.. А уж как заговорил ты про тарантас, я так и покатился! У меня тоже у Макарья случай с тарантасом был...

И он рассказал, как он, с Нижегородской ярмарки возвращаясь в Москву, три дня не вылезал из тарантаса.

По субботам часть нашего кружка собиралась у Константина Александровича Булгакова, сына московского почт-директора, внука знаменитого Якова Ивановича Булгакова, екатерининского посла, который был заключен в Константинополе в Семибашенный замок. Константин Александрович был отставной гвардеец. В Петербурге ходили целые легенды об его шалостях, на которые тогдашнее начальство, даже сам великий князь Михаил Павлович смотрели снисходительно. Я не буду об них рассказывать здесь, не буду поминать грехи его юности и неведения. Больной телом (он не мог ходить и передвигался по комнате в кресле на колесах), но бодрый и здоровый духом, отлично образованный, прекрасный рисовальщик, музыкант, без голосу обаятельно передававший суть страстных романсов Глинки, он заставлял любить и жалеть себя; любить- за необыкновенно доброе сердце, жалеть - за растрату богом данных ему даров. В Петербурге по художественной части он принадлежал к обществу Брюллова, Глинки, Кукольника и Яненко, или, как он выражался, к обществу "невоздержных".

Он жил вместе со своим отцом в почтамте. Стены небольшого кабинета его были сплошь увешаны портретами бывших и настоящих его друзей; стояли небольшое пианино, диван, стол и несколько стульев. Садовский посещал его чуть не каждый день, а Максин иногда пребывал у него от зари и до зари: придет, справится о здоровье и уйдет; потом опять появится, опять уйдет, - и так целый день.

Субботние посетители назывались "субботниками". Для них был заведен альбом, в котором они при поступлении в субботники собственноручно вписывали свои фамилии (у меня один альбом сохранился). Князь Петр Андреевич Вяземский значится в числе субботников. Проездом через Москву он бывал у Булгакова. М. Н. Лонгинов, остроумный Борис Алмазов, Рамазанов и Дюбюк были постоянными субботниками и оставили в альбоме много стихов. Каждый из субботников непременно должен был что-нибудь написать в альбом. Вечера были веселые. Живой, остроумный разговор, музыка, пение и застольные беседы часто до утра. Нередко Мих. Сем. Щепкин являлся сюда что-нибудь прочитать. <...>

"Не так живи, как хочется" и прочел ее в первый раз кружку у себя дома. <...>

Примечания

Иван Федорович Горбунов (1831-1895) - писатель, артист, мастер устных комических рассказов из народного быта.

С А. Н. Островским Горбунов познакомился, очевидно, в конце 1849 -начале 1850 года и был наиболее близок с ним в 1853- 1855 годах.

Под влиянием Островского Горбунов начал писать драматические сцены, при его содействии и покровительстве стал актером и в 1856 году был принят в труппу Александрийского театра в Петербурге. Среди сыгранных им ролей из пьес Островского наиболее удачна роль Кудряша из "Грозы".

читал корректуры пьес и т. д. Островский высоко ценил устные рассказы Горбунова из жизни простого народа, мастеровых, купечества; восхищался его живостью, веселостью, остроумием. С ним драматург поехал в 1862 году в заграничное путешествие, а в 1865 году совершил поездку по Волге. И. Ф. Горбунов часто гостил у Островского в Москве и в усадьбе Щелыково.

В воспоминаниях И. Ф. Горбунова отразились ранние, московские годы его знакомства с Островским, когда он виделся с ним ежедневно. Отдельные главы воспоминаний публиковались в газете "Новое время" (1881, N 1778; 1884, NN 2852, 2872, 2879) под заглавиями: "Из моего дневника 1855 года", "Из моего дневника 1853-1854 годов", "Из моего дневника 1850-1855 годов", - и это дает основание предполагать, что в начале восьмидесятых годов Горбунов обработал для печати свои старые дневниковые записи. В законченном виде воспоминания впервые появились в изданных посмертно Сочинениях И. Ф. Горбунова, т. 2, СПб. <1901>, откуда перепечатаны и нами.

¹ Стр. 47.

² Стр. 48. "Свои люди - сочтемся!" (см. прим. 39 к воспоминаниям С. В. Максимова, стр. 528).

³ Стр, 49. Причина этой "нахлобучки" неизвестна.

⁴ Стр. 49. То есть самой большой люстры, которая убиралась вверх, на чердак, и спускалась в зал перед началом представления.

⁵ Комедия А. Н. Островского "Не в свои сани не садись" впервые была поставлена на сцене московского Малого театра 14 января 1853 года.

⁶ Стр. 49. Куплет из водевиля П. Г. Григорьева "Ямщики, или Как гуляет староста Семен Иванович" (СПб. 1867, стр. 16). Этот псевдопатриотический водевиль впервые поставлен на сцене Александрийского театра в Петербурге 14 ноября 1844 года. В. Г. Белинский мимоходом саркастически заметил, что "водевиль без просыпа пьян от первой строки до последней; от него несет сивухою, и потому он - русский народный водевиль, " (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VIII, изд. АН СССР, М. 1955, стр. 645). Водевиль долгое время охотно ставился императорскими театрами. Так же примитивны и другие комедии и водевили П. Г, Григорьева, которых он написал свыше тридцати ("Филатка и Мирошка - соперники", "Еще купцы 3-й гильдии" и т. д.).

⁷ Стр. 50. Во время Крымской войны (1853-1856).

⁸ Стр. 50. Пьеса П. Г. Григорьева "Подвиг Марина при пожаре московского Большого театра" явилась откликом на пожар в Большом театре, происшедший 11 марта 1853 года, во время которого кровельщик Марин, взобравшись по водосточной трубе под самую крышу, спас театрального плотника. Эта скучная, донельзя растянутая пьеса написана главным образом ради прославления якобы доброго, простого царя Николая I, принявшего Марина и наградившего его медалью.

⁹ Сцены из купеческого быта "Просто случай" И. Ф. Горбунова помещены в сентябрьском номере журнала.

¹⁰ Стр. 51. Спектакль "Не в свои сани не садись", в котором А. Н. Островский играл роль Маломальского, был поставлен в доме С. А. Пановой 16 ноября 1853 года. По воспоминаниям С. В. Энгельгардт, Островский выступал здесь также в роли Подхалюзина из собственной комедии "Свои люди - сочтемся!" и Моцарта из трагедии "Моцарт и Сальери" А. С. Пушкина (Ольга N. Из воспоминаний. - "Русское обозрение", 1890, N 11, стр. 111).

¹¹ "Москвитянин", 1851, NN 7-10, 12) с действительно остроумной, но чрезвычайно легковесной и безосновательной критикой в адрес "Современника", обвиняя журнал в практицизме, великосветскости, в бестактной критике, в неуважительном отношении к корифеям литературы и т. д. В "Сне по случаю одной комедии" Алмазов, восхваляя комедию Островского "Свои люди - сочтемся!", пытается "защитить" ее от якобы "нападок" со стороны "Современника". И. И. Панаев (под псевдонимом "Новый поэт") дал отпор "Москвитянину", заявив, что комедия "принадлежит к замечательным произведениям русской литературы и вовсе не нуждается в такого рода сонных панегириках". Но вообще в "Современнике" не придавали серьезного значения фельетонам Алмазова и относились к ним как к безвредным, забавным "финтифлюшкам" ("Заметки Нового поэта о русской журналистике". - "Современник", 1851, NN 5-8).

¹² Стр. 52. Речь здесь идет об отрывке из поэмы Б. Н. Алмазова "Крестоносцы", завершенной в 1853 году.

¹³ Стр. 53. Утешительный - действующее лицо из пьесы Н. В. Гоголя "Игроки".

¹⁴ Эта роль была впервые исполнена П. М. Садовским в 1853 году.

¹⁵ Стр. 54. О взаимоотношениях М. С. Щепкина и А. Н. Островского см. вступительную статью, стр. 13-14.

¹⁶ Стр. 54. "Requiescat!" (1846), в русском переводе известное под названием "Труженик". В России оно было запрещено цензурой, и М. С. Щепкин читал его под видом монолога переплетчика Жакара из пьесы Фурнье "Станок Жакара". "Труженик" впервые опубликован у нас в переводе Ф. Б. Миллера в книге "Стихотворения Ф. Б. Миллера", кн. I, M. 1860, стр. 246.

¹⁷ Стр. 56. Поэт Н. Ф. Щербина всегда предвзято относился к А. Н. Островскому, неоднократно писал на него эпиграммы, хотя и сам порою сознавался, что они часто являлись "клеветою на нормальное чувство" и были написаны "в минуту ипохондрии" (Николай Щербина, Альбом ипохондрика, изд. "Прибой", Л. 1929, стр. 14). Эпиграмма, явившаяся вскоре после появления пьесы "Бедность не порок", такова:

Со взглядом пьяным, взглядом узким,
Приобретенным в погребу,

Гостинодворский Коцебу.

В эпиграмме выразилось отношение к пьесе Островского либеральных западников. Поначалу это было еще очевиднее, ибо вторая строчка читалась так: "Вступая с западом в борьбу". Кличка "гостинодворский Коцебу" была подхвачена во враждебных Островскому кругах и бытовала очень долго.

Распространилась эпиграмма в устной передаче. Напечатана впервые в Полн. собр. соч. Н. Ф. Щербины, СПб. 1873, стр. 302.

Август Коцебу (1761-1819) - немецкий писатель и драматург, один из создателей мещанской комедии и мелодрамы.

¹⁸ Речь идет о "Скупом рыцаре" А. С. Пушкина.

¹⁹ Стр. 56. Славянофилы, вопреки утверждению И. Ф. Горбунова, отнюдь не воздавали "коемуждо по делам его". Так, А. А. Григорьев вскоре после появления комедии А. Н. Островского "Бедность не порок" выступил в "Москвитянине" (1854, N 3-4) со стихотворением "Искусство и правда. Элегия - ода - сатира", где, неистово восхваляя Островского и его комедию, противопоставлял русское национально-самобытное искусство западному. В частности, превознося игру Садовского в роли Любима Торцова, Григорьев совсем неосновательно отрицал талант французской актрисы Элизы Рашель, у которой будто бы "нет живого чувства... правды нет...".

Представлявший в данном случае точку зрения западников, Н. Ф. Щербина ответил Григорьеву эпиграммой "После чтения одной "Элегии - оды - сатиры", в которой, обращаясь к Островскому, писал:

Всех парий нравственных и крикунов позорных...
Ужель ты дорожишь восторгами глупцов
И пискотней похвал безграмотных и вздорных?
Тебе сплели венок из листьев белены

Лишь "Москвитянина" безумные сыны
Да с кругу спившийся бессмысленный художник.

(Н. Щербина, Стихотворения, "Советский писатель", 1937, стр, 197).

²⁰ Стр. 56. "Литературном объяснении", напечатанном в "Московских ведомостях" (1856, N 80), А. Н. Островский подробно описал историю создания комедии "Свои люди - сочтемся!". К осени 1846 года комедия "в общих чертах была уже задумана", некоторые ее сцены набросаны и читались многим лицам. Тогда же драматург рассказал сюжет пьесы пришедшему к нему Гореву и тот "предложил начать обделку сюжета вместе". Островский, всегда в высшей степени благожелательно относившийся к сотрудничеству и неоднократно предлагавший его своим ближайшим друзьям, охотно на это согласился. Он и Горев совместно "занимались три или четыре вечера": Горев писал, а Островский большею частью диктовал. "Таким образом было написано четыре небольших явления первого действия (около шести писанных листов)". В последний вечер Горев объявил Островскому о своем отъезде из Москвы. "Тем и ограничилось его сотрудничество". Временно прекратил работу над комедией и Островский. Весной 1847 года Островский снова вернулся к своей комедии, коренным образом изменил ее план и начал обработку пьесы уже в новом виде. Отличаясь крайней щепетильностью в вопросах авторства, не желая присвоить себе даже нескольких строчек и фраз Горева, драматург поспешил напечатать приготовленный совместно с Горевым отрывок из первого действия комедии (в начальной редакции) в "Московском городском листке" (1847, N 7) за двумя подписями: А. О. и Д. Г.

В 1849 году Островский завершил комедию, в 1850 году она была опубликована в журнале "Москвитянин", N 6, а уже с 1851 года начали распространяться слухи, будто комедия "Свои люди - сочтемся!" принадлежит не Островскому, а провинциальному актеру Д. А. Гореву-Тарасенкову. Источником слухов был, очевидно, Горев. Островский, узнав о клевете, попытался обратиться к благоразумию и благородству Горева, прося его выступить с опровержением. Но Горев, к этому времени уже опустившийся, постоянно пьяный, психически неполноценный, отверг эту просьбу. Подогреваемый литературными противниками Островского, в частности - издателем журнала "Отечественные записки" А. А. Краевским, он возмечтал о литературной славе и все более нагло обвинял драматурга в присвоении якобы отданной ему на просмотр комедии "Свои люди - сочтемся!". Клеветнические слухи о плагиате были подхвачены реакционерами, которым претил демократизм Островского, и некоторыми либеральными западниками, видевшими в драматурге поборника враждебного им славянофильства. С переходом Островского в 1856 году в журнал "Современник" клеветнические нападки на драматурга усилились и проникли в печать. Шельмуя Островского, реакционеры и либералы пытались бросить тень на враждебный им журнал революционных демократов. В "Ведомостях московской городской полиции" и в "Санкт-Петербургских ведомостях" появились вызывающе-крикливые фельетоны, рассчитанные на сенсацию и скандал. Островского обвиняли в том, что он, систематически сотрудничая с Горевым, скрыл его участие в создании комедий "Семейная картина", "Свои люди - сочтемся!" и последующих пьес. Особенно активно действовал князь Н. С. Назаров (псевдонимы - "Правдов", "Н. Н.", "Николай Александрович"). Им написаны фельетоны в "Ведомостях московской городской полиции" (1856, N 97), в "Санкт-Петербургских ведомостях" (1856, N 164). Возможно также, что ему принадлежит корреспонденция из Москвы, использованная фельетонистом "Санкт-Петербургских ведомостей" (1856, N 12). Эта же газета прямо перепечатала статью Назарова (1856, N 105). С клеветническими обвинениями весьма злобно выступал Вл. Зотов ("Санкт-Петербургские ведомости", 1856, NN 96, 165).

Ближайшие друзья драматурга требовали немедленного отпора обнаглевшим клеветникам (см., например, письмо Е. Э. Дриянского к А. Н. Островскому от 3 мая 1856 г. - Письма, стр. 114-115). Островский счел дальнейшее молчание невозможным и написал энергичные протесты - объяснения, опубликованные в "Московских ведомостях" (1856, N 80) и в "Современнике" (1856, N 8, стр. 221). Так клевета о плагиате, отравлявшая жизнь Островского в течение нескольких лет, была разоблачена. Подробнее о "горевской" истории см. также статью А. Ревякина "А. Н. Островский и Д. А. Горев (К творческой истории комедии "Свои люди - сочтемся!")". - "Русская литература", 1963, N 4.

²¹ Стр. 56. Публикуя в "Отечественных записках" (1856, N 7) комедию Д. Горева "Сплошь да рядом", Краевский надеялся поддержать тем самым клевету о плагиате. Однако грубо натуралистическая пьеса Горева провалилась, что немало способствовало разоблачению клеветы о плагиате Островского.

²²

²³ Стр. 56. Литературно-театральный комитет не разрешил пьесу "Сплошь да рядом" к постановке "по недостатку действия, бесцветности характеров, растянутости и пошлому языку" (Письма, стр. 664).

²⁴ Стр. 57. "За чем пойдешь, то и найдешь (Женитьба Бальзаминова)" (о ней см. прим. 4 на стр. 549), а комедию "Свои собаки грызутся, чужая не приставай" комитет пропустил. По поводу "Своих собак" А. Г. Ротчев выступил не в "Инвалиде", а в "Северной пчеле" (1861, N 259), где, не скрывая озлобления, он писал о первой постановке комедии в Александрийском театре (3 ноября 1861 года): "Нам случалось видеть падение комедий, трагедий, водевилей, трилогий, пословиц и сцен, но такого падения мы никогда еще не видали. Ни одна рука не хлопнула, ни один рот не шикнул во все представление: публика разошлась при гробовом молчании. Факт, конечно, грустный, но есть и утешительная сторона в этом явлении: наша отечественная публика уразумевает наконец, что не известность, не громкое имя, не поговорки и не прибаутки свах и гостинодворцев составляют достоинство драматического произведения. В добрый час!" Через две недели та же газета в фельетоне "Петербургское обозрение" опубликовала письмо И. Ф. Горбунова, который полностью опровергает домыслы Ротчева о падении пьесы и заключает: "Публика лучше вас понимает достоинство и значение Островского; она давно уразумела, что не рыцари тумана, не фокусники, одуряющие голову и оскорбляющие эстетическое чувство, составляют наш драматический фонд!" ("Северная пчела", 1861, N 275).

²⁵ Стр. 57. Начало латинской поговорки: "De mortuis aut bene aut nihil" (О мертвых - или хорошо, или ничего). К тому времени, когда Горбунов писал воспоминания, Ротчев уже умер.

²⁶ Стр. 58. В редакции журнала "Отечественные записки" А. А. Краевского.

²⁷ Пьеса Н. 3. Захарова - "Не знал, что богат, не ждал - а женат"; поставлена в московском Малом театре в 1853 году.

²⁸ Стр. 59. Имеется в виду пьеса "Ученье - свет, неученье - тьма", напечатанная в N 7 журнала за 1859 год. Вероятно, об этой пьесе В. Осипова А. Н. Островский писал 15 октября 1853 года М. П. Погодину: "... Его комедия - произведение очень замечательное и по задаче, и по уму, с каким она сделана" (Островский, т. XIV, стр. 40).

²⁹ Стр. 59. "Матрос" французских драматургов Соважа и Делюрье. Перевод Д. А. Шепелева (1838).

³⁰ Стр. 59. В 1857 году И. В. Самарин осуществил на сцене Малого театра постановку трагедии В. Шекспира "Гамлет", в которой сыграл главную роль. Самарин пытался решить спектакль в принципах реализма и избавить образ Гамлета от ходульного трагического величия, то есть распространенной трактовки образа среди актеров той поры. Но в то же время Самарин видел своего героя слабовольным, неспособным к действию. В стремлении к исторической, реально-бытовой правде актер увлекся деталями и не раскрыл внутреннего содержания образа. Спектакль вызвал ожесточенные споры, и хотя часть публики приветствовала реалистические новации Самарина, называя их "новым шагом в искусстве, и шагом весьма важным, вполне соответствующим взглядам современной эстетики", актер после второго представления от роли отказался (М. Рогачевский, Иван Васильевич Самарин, "Искусство", М. -Л. 1948, стр. 36-39).

³¹ Стр. 59. Герой одноименного французского водевиля в переводе С. Соловьева.

³² Над драмой "Не так живи, как хочется" Островский работал с августа по ноябрь 1854 года. 3 декабря драма уже была поставлена московским Малым театром. В печати появилась в сентябрьском номере "Москвитянина" за 1855 год. Подготавливая первое собрание своих сочинений (изданных Г. А. Кушелевым-Безбородко в 1859 году), Островский значительно доработал драму.

³³ См. прим. 27 к воспоминаниям П. М. Невежина, стр. 565.

³⁴ Стр. 61. и отошли к Бахчисараю, что дало возможность неприятелю осадить Севастополь.