1005
М. Н. ОСТРОВСКОМУ
Конец марта - начало апреля 1885 г. Москва.
Милый Миша.
Пишу тебе, только что оправившись от страшного припадка удушья, который был со мной в 8 часов вечера 27-го февраля. Теперь осталась некоторая слабость и постоянная боязнь, что этот припадок повторится. Веришь ли, мне не так страшна смерть, как страшны невыносимые страдания, которые причиняет удушье. Точно тебе закрыли рот подушкой и, когда ты уж начинаешь терять сознание, тебе дают несколько передохнуть, потом закрывают опять. Начало этой болезни, конечно, кроется в моем организме, но она поддерживается и питается постоянным душевным волнением, которое я по приезде из Петербурга ежедневно испытываю.
Благодарю тебя за извещение, теперь мне остается только ждать; ожидание все-таки лучше, чем безнадежность. Но как ухитриться, чтобы не чувствовать и не волноваться, пока ждешь? Есть пословица: "Пока взойдет солнце, роса глаза выест". Она и выедает: глупые и бессовестные распоряжения театрального начальства не дают покоя. Порядочные люди из публики громко негодуют, актеры и актрисы буквально плачут, а я сижу в заключении, молчу и при каждом новом подвиге театрального начальства раздышаться не могу.
Я себя всячески берегу от волнений; артисты у меня не бывают, исключая Музиля и Садовского, которых я приглашаю раз или два в месяц поиграть в винт, но тут разговоров о театре не бывает. Предосторожности приняты, но уберечься от волнений все-таки нельзя.
Когда оканчивал письмо, мне пришло в голову еще кое-что, но об этом завтра, а то боюсь опоздать на почту.
Вот, например, недавно, ни с того ни с сего, является ко мне железнодорожный конторщик Погожев в мундире Министерства двора, в треугольной шляпе и со шпагой, и поздравляет с праздником, потом, не говоря дурного слова, объявляет, что если я хочу, чтоб мои пьесы шли и возобновлялись, то должен войти с ним в сердечные отношения. Как это тебе покажется? Я ему отвечал, что я не Тарновский, не Крылов, ни в какие сердечные отношения, ни в какие сделки с начальниками репертуара не входил и входить не буду, что он еще молод и недавно служит и должен остерегаться делать подобные предложения солидным людям, что он обязан исполнять строго и честно свои служебные обязанности, а не руководиться сердечными отношениями. Речь моя ему, разумеется, не понравилась, и он уехал недовольный.
Не успел я успокоиться от этого посещения, как вдруг получаю письмо от Потехина. Надо тебе заметить, что уже полтора года мы не видимся и не переписываемся. Вот что он пишет: "Я люблю тебя как человека и уважаю как писателя, творца целой школы, патриарха современных русских драматургов, и ожидаю от тебя только сохранения любви твоей и прежней приязни. В доказательство чего посылаю к тебе дочь мою, новую актрису Московского театра, которую ты должен, во имя нашей продолжительной приязни, сердечно благословить на предстоящий ей тернистый артистический путь". Чтобы ты понял всю прелесть этого манифеста, я объясню тебе дело подробнее.
Какого можно ждать добра, когда управляющий персонал по уму, образованию, деликатности и знанию дела гораздо ниже персонала управляемого. С тех пор как я приехал из Петербурга, т. е. с масленицы, умный директор-парфюмер, его храбрые подпоручики и конторщик с железной дороги успели натворить столько мерзостей, что их и не расчерпаешь.
Чтобы ты мог представить, что у нас делается, довольно рассказать тебе о крупных безобразиях, а о мелочах и говорить не стоит.
Пост очень дорогое время для театра, постом ревизуется, обновляется и пополняется резерв, т. е. молодая труппа; производятся испытания: 1) окончившим курс ученикам и ученицам школы; 2) прежде выпушенным ученикам, возвратившимся из провинции, которых отправляли туда для практики; У) молодым кардебалетным танцовщицам, желающим перейти в драматическую труппу (Васильева, Колосова); 4) молодым артистам, желающим перейти на другое амплуа или играть более значительные роли; 5) провинциальным актерам, как тем, которые сами желают поступить на императорский театр, так и тем, которые рекомендованы театральному начальству и которых оно желает приобресть для своей сцены (Садовский, Полтавцев, Рыбаков, Милославский, Музиль).
Теперь, конечно, этого быть не может; испытаний никаких не производится, потому что производить их некому. Но так как начальство, не имеющее достаточного смысла и в искусстве ничего непонимающее, во время поста должно же обнаруживать какую-нибудь деятельность, то очевидно, что этот дорогой досуг будет израсходован им на распоряжения, приносящие вред искусству и ущерб материальным интересам театра. Я это предсказывал, это и случилось. Московское начальство и поста не дождалось, а еще на масленице приняло еще серию любителей. О том, что они нам не нужны, что у нас их и так уж без всякой надобности принят целый гурт, я писать не стану: я об этом уж писал в записке "О школьных спектаклях". Но зачем было торопиться? Если б они и были нужны, так ведь надобность-то в них может оказаться не ранее начала зимнего сезона; а весенний сезон (saison morte) может обойтись и без них. Хоть они получают и маленькое жалованье, а все-таки семь месяцев придется платить его даром, чтоб они шлялись по Москве не в качестве праздношатающихся, а в качестве артистов императорских театров. Легкомысленное швырянье денег даже и своих собственных неодобрительно, а чужих и подавно.
Неужели театральное начальство опасается, что контингент людей, не имеющих определенных занятий, когда-нибудь истощится в Москве? Никогда. Им деваться некуда; они и даром и в звании праздношатающихся точно так же шлялись бы по Москве все лето, как теперь будут шляться за жалованье в звании артистов императорских театров.
так, что от его забав плохо приходится Московскому театру. Чего недостает московской драматической труппе? Jngenue, простака и двух или трех резонеров. Вот что нужно было найти во что бы то ни стало.
Как я уж неоднократно говорил и писал, без школы молодых артистов найти почти невозможно; но бог-то еще милостив до нас: каким-то чудом эти дорогие редкости нашлись и их можно было приобресть дешево. Ничего мудреного нет, что московское начальство их не нашло, оно их и не искало, оно и не знает, нужны ли они. Чего нам не нужно? Драматических актрис; их у нас две отличных: Федотова и Ермолова, да третья очень хорошая к ним дублерка Уманец-Райская, да еще 2-я Ермолова (молодая актриса) начинает приобретать любовь публики. Ну, так вот, нежданно-негаданно является распоряжение директора принять еще двух драматических актрис: бездарную, неуклюжую, шепелявую Раису Потехину и известную всей Москве своим развратом Волгину. О негодности и дрянности побуждений, вызвавших это распоряжение, распространяться нечего, это само собой ясно. Всеволожский знает, что за актриса Раиса, его Григорович еще два года тому назад возил смотреть ее игру в какой-то клуб, кажется в Немецкий. Это был ее дебют в Петербурге.
Несмотря на то, что Григорович и Потехин единомышленники, что, ко вреду русскому театру, они действуют по соглашению и, как говорят юристы, с заранее обдуманным намерением, Григорович не скрывал впечатления, произведенного на них неуклюжестью Раисы, говорил об этом громко, при свидетелях, при Всеволожском, и тот хоть и не поддакивал, да зато и не отрицал ни одного слова в неодобрительных отзывах Григоровича.
Если директор полагает, что у Потехиной явился талант, так и оставил бы ее для петербургской сцены, там одна драматическая актриса, и та больная, и Раису там мало знают (для нас же и талантливая будет лишняя, потому что будет четвертой, а бесталанных у нас и без Раисы хоть пруд пруди). А Москва знает Раису хорошо, она целую зиму играла у Бренко, которая по доброте и по глупости приютила ее, да потом чуть и не взвыла с ней. Публика смотреть ее не желала, а актеры отказывались играть с ней. Раиса мало того, что бездарна, а еще зла, капризна и лютая интриганка. Она принесет московской сцене вред своими интригами, а еще более тем, что испортит нам репертуар. Во-первых, она переиграет все главные роли в пьесах отца; значит, в третий раз перед московской публикой возобновится полный комплект скучных и всем надоевших произведений Потехина; во-вторых, откроется легкий доступ на сцену пьесам бездарных писак; всякий понимает, что стоит только отдать главную роль Раисе - и пьеса будет одобрена Комитетом, и последует приказ от директора немедленно ставить ее.
Другая актриса еще лучше. Сам же Всеволожский в прошлом году при мне называл Волгину похабной женщиной и ставил в вину графу Сальясу, что он допустил ее дебютировать. Директор сам видел эту актрису с круглой, лоснящейся рожей, с выстриженным лбом, с бесстыжими глазами, каждый жест которой непристоен и от разговора которой краснеют мужчины, и при всем этом никаких признаков таланта и ума. Он не мог не знать о ее непристойных дебютах в Москве, особенно о втором, когда с ней случилось маленькое несчастье, от которого актрисы переконфузились до слез, а актеры хохотали до неистового ржанья. Она декольтировалась так неумеренно, что на сцене у нее вывалились груди наружу. Все это Всеволожский, несомненно, знает, но московская труппа ему как бельмо на глазу, он давно уже негодует на нее за ее превосходство над петербургской. Он постоянно слышит похвалы стройности, целости московской труппы и художественному исполнению ею пьес. Забыл, бедный, что ему не негодовать, а гордиться надо ею, что он хоть и номинальный, а все же хозяин ее. Это его бесит. Теперь он напакостил московской труппе и доволен, и хохочет: он очень рад, что представился случай, что ему удалось в хорошо сформированную, цельную труппу внести рознь, впереть туда двух негодных и ненавистных актрис. Директору никакого дела нет, что он отягощает бюджет московских театров лишним непроизводительным расходом. Для чего приглашают артистов и платят им жалование? Для того, чтобы они привлекали публику, доставляли ей удовольствие, а театру сборы. Зачем же, спрашивается, принимать актрис, которые театру не нужны, публике неприятны и сборов не сделают. Не давать им играть совсем, так за что тогда платить жалованье? Давать играть, так не будет сборов, и публика станет обижаться, что выпускают на сцену неприятных ей актрис. Чудные порядки! Должно быть, у дирекции очень много лишних денег, коли она не жалеет их на приобретение предметов, не нужных для Московского театра в настоящее время.
Вот это расход необходимый и производительный. У театра мало ли нужд, подлежащих удовлетворению, деньги отпускаются театру на дело, а не на потеху директорскую.
И как это малодушно и пошло: мстить московской труппе за то, что она лучше петербургской, и издеваться над московской публикой за то, что она любит и ценит своих артистов. Да шутить с публикой и не безопасно; московская публика серьезна и шуток не любит: Андреянова не Потехиной чета, а попытка насильно навязать ее московской публике кончилась плачевно.
Но положим, что принятие двух ненужных актрис в Москву есть грех неведения, что директор не знал, что Потехина бездарна и шепелявит, что Волгина бездарна и непристойна, что обе они будут лишние в московской труппе, потому что там своих хороших довольно; все же при принятии их он обязан был соблюсти надлежащий порядок. Он должен был предоставить московскому начальству распорядиться следующим образом: дать актрисам в продолжение весеннего сезона по три дебюта; в случае их успеха сделать в вакантное время представление о зачислении их на службу с начала зимнего сезона. Что они приняты без дебюта, этого хоть оправдать нельзя, но все же понять можно: дирекция справедливо полагала, что московская публика ошикает этих своих старых знакомых при первом появлении их на сцену и что потом принимать ошиканных уж будет неудобно. Но вот чего понять нельзя: зачем их приняли с февраля? Если б они и в самом деле были нужны, то надобность в них может оказаться никак не ранее начала зимнего сезона. В настоящем году спектакли закрылись 3 февраля и откроются 1-го апреля; апрель для избежания большого недобора должен представлять продолжение зимнего сезона, который был очень краток. Апрельский репертуар должен состоять из пьес, представление которых приостановилось при полных сборах, и из одной или двух новых пьес, постановка которых была назначена зимой, но за краткостью сезона отложена и роли в которых уже были розданы. Так в Москве и составлен репертуар, в нем новым актрисам играть не придется, а ломать репертуар для дебютанток и ставить пьесы с ними на счастье, без надежды на сбор нерасчетливо; для этого есть май. Но и в мае новым актрисам не придется сыграть более двух раз каждой, и хотя они приняты без дебютов, но ведь этим распоряжением уничтожается для них только риск, а все же и они сами и публика первые представления их будут считать за дебюты, за которые дирекция ничего не платит. Что же выходит? Раиса зачислена актрисой в феврале. Февраль и март она прожила у тятеньки, приедет в Москву и начнет играть не ранее половины апреля в пьесе отца ("Виноватая"). Ее нужно долго репетировать, потому что все действующие лица новые. Дебютантка успеха иметь не будет, пьеса тоже; как-нибудь под шумок повторят ее в мае месяце при 15 % сбора, вот и все, и затем с половины мая Раиса опять уедет к тятеньке до сентября. Чего ж еще Потехину нужно, зачем он меня беспокоит и расстраивает? Дочь его принята без дебюта, и директор подарил ей за семь месяцев жалованье, более тысячи рублей.
Да не одна Потехина, на масленице, т. е. с февраля, принята еще серия любителей, и им тоже за семь месяцев даром жалованье отдадут.
Чудные дела творятся в императорских театрах! В Петербурге драматическая актриса одна - и та больная, нужна по крайней мере еще одна, нашлась такая, дали ей дебют, дебют прошел блестящим образом, и ее не приняли. В Москве четыре драматических актрисы, и приняли еще двух таких, что и дебюта им дать нельзя, страшно публике показать.
бы право просить правительство об учреждении над ним опеки, и нет такого суда, который бы не признал его неспособным вести хозяйство и не назначил бы над ним опеки. Все эти громадные суммы истрачены благодаря его неумелости. Ведь мы уж очень равнодушны стали, очень распущены, ведь такое разоренье слез достойно, а мы глядим и "ох" не молвим как губят миллионы с легким сердцем, без малейших признаков "думы на челе". Да какие уж тут думы"! Даже и задумчивости нет; все делается посмеиваясь и подшучивая, припевая и подплясывая. Ведь, ей-богу, на те деньги, которые легкомысленно, вертопрашески раскиданы туда и сюда, можно завоевать маленькое европейское государство. "Казны истрачено несчетное число", как говаривал покойный П. М. Садовский, а дела идут хуже прежнего. И какая прибыль от нажитых балаганными спектаклями денег, когда дирекция бросает их зря?
Приведу пока один пример. Служил в балете Бардин - сын известного некогда танцовщика Бардина, его, вероятно, и ты помнишь: большой, румяный и играл в балетах всегда разных королей и герцогов; его сын по окончании учения в Театральной школе поступил в кордебалет, где и прослужил 20 лет, при сокращении штатов был уволен на 120 руб. в год пенсии. Как жить человеку, женатому, имеющему четырех детей и не знающему никакого ремесла, на десять руб. в месяц. Бардин живет в Марьиной деревне со всей семьей в одной комнате; чтоб не умереть с голоду, они дерут бараньи шкурки на перчатки и всей семьей вырабатывают на этой каторжной вонючей работе от 40 до 50 коп. в день. Он человек честный и порядочный и хотя проклинает свою судьбу, но не падает и милостыню не просит, ему помогает, по возможности, актер Миленский, на которого сестре он женат; ни от кого другого он помощи не примет, помочь ему можно только через Миленского.
И вот ученый, ловкий танцовщик, значит совсем готовый для выходных ролей, чтобы не умереть с голоду, занимается грязным, вонючим ремеслом, а в театр набирают людей, не умеющих шагу шагнуть, разный сброд, чуть не с толкучего рынка, и отважно дают им жалованье и почетное звание артистов императорских театров. Прежде таких порядков не было; прежде театр был недоступен для посторонних и обходился для всех надобностей своими собственными артистами; прежде артисты считали себя людьми придворными, слугами царскими; они гордились своим званием и смотрели на свою будущность без страха, они знали, что цари своих хороших, верных слуг не бросят без призрения. Солидные, величественные, европейски образованные и европейски умные баре, патриоты, лучшие представители тонкого, изящного вкуса, употребив много трудов и энергии, создали умные, честные, добрые порядки для театра, подготовили ему блестящую будущность; вдруг набежала какая-то орда, разрушила и опустошила все. Что же она поставила на место доброго старого? Всеобщую безурядицу и расходы, которые дивят самых равнодушных людей своей громадностью и бестолковостью.
Как же тут не волноваться? Вот теперь ждут в Москву приезда директора; всем артистам, у которых кончаются сроки контрактов (а таких почти вся труппа), объявлено, что директор сам будет заключать с ними новые контракты. При этом Пчельников сказал, что, по приказанию директора, к приезду его у него будет готов новый план драматической труппы.
актеры. Кто же именно? Неизвестно и догадаться никак нельзя, так как логика тут приложения не имеет, а те законы, которыми управляется мышление в головах директора, Погожевых и Пчельникова, неисповедимы. Поэтому боятся все, а всех более Живокини. Он человек недалекий и совсем упал духом, недавно потерял он добрую жену, хорошую хозяйку, и остался с кучей дочерей. Меньшую его дочь, здоровенькую и хорошенькую девочку, которая уж много раз играла на сцене то мальчиков, то девочек и которую всегда публика вызывала (я о ней говорил уж Н. С. [Петрову]), в Театральную школу не приняли, а теперь он боится, что и самого его погонят. Куда он тогда денется с семьей. Он актер очень полезный и играет хорошо многие крупные роли, например Осипа в "Ревизоре", Яичницу в "Женитьбе".
Господи, когда же кончится издевательство над русским драматическим театром! Пора уж несчастным московским артистам и отдохнуть от разных мытарств, от злых и неразумных мудрований сначала Потехина, потом Черневского и Погожева, пора дать этой лучшей в России труппе возможность спокойно и правильно заниматься искусством.
А тут еще на грех приехала Мейнингенская труппа! Любопытно узнать, во что обойдется дирекции. Главной-то причины успеха Мейнингенской труппы, т. е. художественной дисциплины, они не видят, да если б и видели, так никакими судьбами завести ее у себя не могут, поэтому они и ухватятся за второстепенную причину, за внешнюю постановку, за декорации и костюмы. Если до мейнингенцев постановка одной залы в "Призраках счастья" обошлась в три тысячи, то во что же будут обходиться подобные залы после мейнингенцев? А если еще задумают ставить исторические пьесы, про что ходят слухи, тогда уж денег не наготовишься. А толку все-таки не будет и безурядица останется прежняя.
О том, как ставили у нас в пику мейнингенцам "Мессалину", я напишу после; теперь мне не до смеху, а это происшествие преисполнено высокого комизма. Я теперь дышу несколько свободнее, но зато чувствую упадок сил; я все еще не выезжаю, не могу надеть теплой одежи, она меня давит и душит.
Примечания
"Театр", 1948, № 4, стр. 19-23. Датируется по содержанию.
Письмо было послано М. Н. Островскому в сокращенном виде. Сохранились небольшие отрывки белового текста с датой "3 апреля" в копии П. О. Морозова, свидетельствующие об этой переработке. В чер. новом варианте Островский начал сокращать текст, вычеркивая места, относящиеся к артистке Волгиной и Всеволожскому, но работа эта не была доведена им до конца. На конверте, в котором хранятся листки бумаги с текстом письма, запись рукой Островского: "Письмо к брату о Погожеве, Потехине, Потехиной и прочем. 6-го апреля 1885 г.". В настоящем издании письмо публикуется полностью. На листах письма две записи; одна из них не связана с текстом, другая не вставлена самим автором в соответствующее место:
1. "В петербургской дирекции произошел переворот: она сначала хотела возобновить "Пилюли", а теперь отдумала. Это очень хорошо, потому что, ставя "Пилюли", она могла встретиться с Малафеевым. "Пилюли" давно стали достоянием Царицына луга. Денег они истратят много, толку из этого не будет никакого; но тут есть хорошая сторона: театральное начальство обязательно убедится, что беда, коль пироги...
Дело императорских театров - благородные, возвышенные цели и не бросать даром денег, а заботиться о сборах во что бы то ни стало - дело балаганщиков".
2. "Художники литераторы владеют страшным оружием (они его забыли) - образами, клеймить кличками. Про Боборыкина. [Не разобр.] Дом. Пророк. Мещанство. Голодающая мать. Пьяный талант, - святой вор".
Благодарю тебя за извещение. - По просьбе драматурга М. Н. Островский известил его о переговорах с Н. С. Петровым о предоставлении Островскому в ближайшем будущем возможности работать в МТ (см. п. 995 и ком. к нему).
... получаю письмо от Потехина - письмо А. Потехина от 27 марта 1885 г. (см. НП, стр. 480-481). Цитируется не совсем точно.
... директор-парфюмер - И. А. Всеволожский.
... храбрые подпоручики - один из них, вероятно, Пчельников.
"О школьных спектаклях". - Островский имеет в виду свою записку "Ученические спектакли в императорском театре в Москве 22 и 23 декабря 1884 г." (см. т. XII наст. изд., стр. 262).
Григорович. - Островский имеет в виду деятельность Д. В. Григоровича как члена ТЛК.
... груди наружу - об этом имеется сатирическое стихотворение Островского (см. ДиП, стр. 218).
В Петербурге драматическая актриса одна, - Островский говорит о премьерше AT Е. П. Струйской (см. оценку ее драматургом в т. XII наст. изд., стр. 210-212).
"Горькой судьбине" Писемского.
Мейнингенская труппа. - О спектаклях Мейнингенской труппы Островским написана специальная записка "Соображения и выводы по поводу Мейнингенской труппы" (см. т. XII наст. изд., стр. 279).
"Призраки счастья" - пьеса В. Крылова, была поставлена в AT в 1884 г.
"Мессалина" - "Смерть Мессалины" Д. В. Аверкиева (см. ком. к п. 629 в т. XV наст. изд.).