Заметки досужего читателя ("Гражданин", No 10, 1874, старая орфография)

Кому на Руси жить хорошо. Н. Некрасова.

Поздняя любовь. Сцены А. Островскаго.

Крестьянская реформа. Грыцько.

Изъ деревни. А. Энгельгардта.

Очень маленькiй человекъ. Глеба Успенскаго.

Благонамеренныя pечи. Щедрина.

Прежде всего два слова объ "Отечественныхъ Запискахъ" вообще. Читатели знаютъ вероятно что "Отеч. Записки" -- это семья, которой папенька Н. А. Некрасовъ держитъ въ известномъ порядке, внутреннемъ и внешнемъ, во имя преданiй блаженной памяти "Современника". Этимъ семейнымъ характеромъ "Отечественныя Записки" отличаются отъ другихъ нашихъ журналовъ. Здесь у каждаго члена семьи своя роль, своя задача, свой отделъ, и вы очень редко встретите въ этомь журнале появленie чего либо случайнаго, или чего либо новаго, выходящаго изъ преданiй этой почтенной семьи. Папаша этой семьи Н. A. Hекрасовъ, дядя ея Щедринъ, крестный отецъ, являющiйся съ визитомъ на новый годъ, А. Н. Островскiй, и затемъ обильная cемья сыновей и племянниковъ, составляющихъ группу сателлитовъ вышеназванныхъ мною светилъ. Другая черта этого журнала та, что трудно определить къ какой принадлежитъ онъ "партiи"; къ либеральной -- это само собою разумеется: семья хранящая преданiя "Современника" можетъ ли не быть либеральною? Но какой именно либеральной партiи, определить трудно. Судя, напримеръ, по двумъ нумерамъ сегодня мною разбираемымъ, я бы назвалъ этотъ либерализмъ сатирико-обличительнымъ, съ весьма пессимистическими воззренiями на жизнь и на людей, взятыхъ немного ужь слишкомъ въ отвлеченномъ смысле слова, но не ручаюсь чтобы, на основанiи предыдущихъ или будущихъ книгъ этого изданiя, можно было это определенiе считать неизменнымъ.

Этотъ семейный характеръ изданiя имеетъ свою выгодную и невыгодную стороны. Выгода заключается въ томъ что все поютъ въ трогательномъ единомыслiи, а можетъ быть и единодушiи, подъ волшебнымъ жезломъ тятеньки иди дяденьки. Но за то неудобство заключается въ томъ что, въ сущности, такой журналъ какъ "Отечественныя Записки" обращается ни во что иное какъ въ меняльную лавку для такихъ крупныхъ талантовъ какъ Некрасовъ и Щедринъ. Одинъ изъ нихъ долженъ быть непременно размененъ въ выходящемъ на светъ нумере то въ виде "благонамеренныхъ речей", то въ виде главы изъ безконечнаго вопроса: ""; безъ себя ни тятенька Некрасовъ, ни дяденька Щедринъ книжки не выпускаютъ ни въ марте, ни въ ноябре, ни весною, ни осенью, ни летомъ, ни зимою; а отъ этого постояннаго обмена на мелкую монету теряетъ талантъ, и полнаго роста врядъ-ли ему достигнуть.

При такой точке зренiя главнешiй недостатокъ "Отечественныхъ Записокъ" заключается въ томъ что оне существуютъ. Не будь ихъ, -- не только Петербургъ, но даже и Россiя ничего бы не проиграли, ибо племяннички благоверной семьи этого журнала разместились бы по другимъ изданiямъ, а таланты какъ Щедринъ и Некрасовъ могли бы вырости и дойти до крупныхъ и весьма крупныхъ размеровъ.

Впрочемъ это мое собственное мненie, и можетъ быть ношу въ себе я его одинъ... а пока пора и начать.

Оригинальную тему избрала себе муза Н. А. Некрасова, настроивъ свою лиру на тотъ мотивъ что дескать на Руси хорошо жить никому не приходится. Вопросъ этотъ -- чисто реальный -- задали себе въ одинъ прекрасный день любознательные мужички, и вотъ странствуютъ они везде, и ко всякому встречному обращаются съ этимъ вопросомъ. На этоть разъ сказали они себе:

Не все между мужчинами
Отыскивать счастливаго,
Послушаемъ-ка бабъ!

Пройдя черезъ какое-то, въ развалинах, в опустошенiи, и грустью насквозь проникнутое барское именьице, идутъ они въ поле, и

..... после дворни ноющей,
Красива показалася
Здоровая, поющая
Толпа жнецовъ и жницъ...

Здесь обретаютъ они некую Матрену Тимофеевну:

Осанистая женщина,
Широкая и плотная,
Летъ тридцати осьми.
Красива; волосъ съ проседью,

Ресницы богатейшiя,
Сурова и смугла.
На ней рубаха белая,
Да сарафанъ коротенькой
Да серпъ черезъ плечо.

Вотъ эта-то Матрена и повествуетъ мужичкамъ пpo свое житье-бытье. Грустною прегрустною выходитъ эта повесть, но есть места где поэтъ является въ восхитительной красе образовъ; ecть и места где, видно, муза чемъ-то развлечена, и поэтъ поетъ безъ нея въ тотъ же размеръ, но, увы, безъ того же вдохновенiя. Полюбила Матрена парня Филиппа, и Филиппъ ее полюбилъ.

Пригожъ-румянъ, широкъ-могучъ,
Русъ волосомъ, тихъ говоромъ,
Палъ на сердце Филиппъ!
И говоритъ она ему:
Ты стань-ка, добрый молодецъ,
Противъ меня прямехонько,
Стань на одной доске:
Гляди мне въ очи ясныя
Гляди въ лицо румяное,
Подумывай, смекай:
Чтобъ жить со мной -- нe каяться,
А мне съ тобой не плакаться...
Я вся тутъ такова!

Плетка свиснула
Кровь пробрызнула,
Ахъ, лели! лели!
Кровь пробрызнула!

Потомъ Филиппъ ушелъ на заработки; она родила сына. Прелесть, какъ хорошо она его описываетъ:

Краса взята у солнышка,
У снега белизна,
У маку губы алыя,
Бровь черная у соболя,
У соболя сибирскаго,
У сокола глаза!
Весь гневъ съ души красавецъ мой
Согналъ улыбкой ангельской,
Какъ солнышко весеннее
Сгоняетъ снегъ съ полей.

Но скоро на paдости пришла беда. Въ рабочую пору поручила она Демушку своего дедушке Савелiю -- богатырю, прощенному каторжнику, когда-то участвовавшему въ убiйстве управляющаго именiемъ, где Савелiй былъ крепостнымъ. Этотъ Савелiй является у поэта чемъ-то въ роде героя того царства, которое Савелiй зоветъ "богатырствомъ русскимъ" и которое pисуетъ такъ:

Цепями руки кручены,
Железомъ ноги скованы,
Спина... леса дремучiе

А грудь! Илья Пророкъ
На ней гремитъ-катается
На колеснице огненной...
Все терпитъ богатырь...

Нечаянно-негаданно этотъ Савелiй попустилъ смерть Демушки, пока Матрена была на работе.

Прiезжаетъ полицiя: ребенка режутъ для осмотра; допрашиваютъ несчастную, горемъ убитую Матрену, терзаютъ ее и резнею, и допросами; ребенка, наконецъ, положили въ гробикъ, а старикъ Савелiй, столетнiй богатырь, читаетъ надъ гробикомъ молитвы и крестится. А Матрена бедная, увидевъ его, гневная и грозная кричитъ ему:

Уйди! убилъ ты Демушку!
Будь проклятъ ты... уйди!...

Тутъ поэтъ влагаетъ въ уста Савелiю чудную исповедь. Напомнивъ свое мрачное прошлое въ несколькихъ словахъ, Савелiй доказываетъ Матрене то что не открывалъ ей:

Окаменелъ я, внученька,
Лютее зверя былъ.
Сто летъ зима безсменная
Стояла. Растопилъ ее
Твой Дема -- богатырь!
Однажды я качалъ его,
Вдругъ улыбнулся Демушка...
И я ему въ ответъ.
Со мною чудо сталося:
Третьево дня прицелился

Качалась белка... лапочкой
Какъ кошка умывалася...
Не выпалилъ: живи!
Брожу по рощамъ, по лугу
Любуюсь каждымъ цветикомъ.
Иду домой, опять
Cмеюсь, играю съ Демушкой...
Богъ видитъ, какъ я милаго
Младенца полюбилъ!
И я же, по грехамъ моимъ,
Сгубилъ дитя невинное.
Кори, казни меня!
А съ Богомъ спорить нечего...
............
Теперь въ раю твой Демушка.
Легко ему, светло ему...
Заплакалъ старый дедъ.

На могилке Демушки простила Матрена дедушку.

И долго у креста

Тутъ-то и дать Савелiю богатырю тихiй конецъ. Нетъ, муза на мигъ отошла отъ поэта, и какъ будто въ этотъ мигъ поэтъ даетъ умирающему старику сказать, до замыканья глазъ на веки, прескверныя и препошлыя слова, которыя оставляютъ въ душе читателя самый безотрадный образъ Савелiя:

Мужчинамъ три дороженьки:
Кабакъ, ocтрогъ, да каторгa.
А бабамъ на Руси
Три петли: шелку белагo,
Bторая -- шелку краснаго,
А третья шелку чернаго,
Любую выбирай!..
Bъ любую полезай...
Такъ засмеялся дедушка
Что все въ коморке вздрогнули, --
И къ ночи умеръ онъ.
Къ чему это?

У Матрены родился сынъ Федотъ. Росъ онъ и крепъ. Казалось жизнь поправилась. Да нетъ, неправдою берутъ ея мужа Филиппа въ солдаты, и беда пуще всехъ бедъ разражается надъ бедною Матреною.

Но любовь даетъ ей и силы, и крылья. Беременная третьимъ ребенкомъ идетъ она въ городъ где губернаторъ живетъ, подавать жалобу и спасать себя да мужа. Пришла къ губернатору; одарила швейцаpa; швейцаръ смилостивился: впустилъ ее; она сидитъ и ждетъ. Съ лестницы идетъ губернаторша.

Въ собольей шубе барыня,
Чиновничекъ при ней.
Не знала я, что делала,
(Да видно надоумила

Ей въ ноги: "Заступись!
Обманомъ, нe побожески
Кормильца и родителя
У деточекъ беруть!"
-- Откуда ты, голубушка?
Впопадь ли я ответила --
Не знаю... Мукa смертная
Подъ сердце подошла...
Очнулась я, молодчики,
Въ богатой, светлой горнице,
Подъ пологомъ лежу;
Противъ меня -- кормилица.
Нарядная, въ кокошнике,
Съ ребеночкомъ сидитъ:
-- Чье дитятко, красавица?
"Твое!" -- Поцаловала я
Рожоное дитя...
Какъ въ ноги губернаторше
Я палa, какъ заплакала,

Cказалась усталь долгая,
Истома непомерная,
Упередилось времячко --
Пришла моя пора!
Спасибо губернаторше
Елене Александровне,
Я столько благодарна ей,
Какъ матери родной!
Сама крестила мальчика
И имя: Лiодорушкa
Младенцу избрала...
-- А что же съ мужемъ сталося?
-- Послали въ Клинъ нарочнаго,
Всю истину доведали --
Филипушку спасли.
Елена Александровна
Ко мне его, голубчика,
Сама, -- дай Богъ ей счастiе! --
За ручку подвела.

Красивая, здоровая,
А детокъ не далъ Богъ!
Пока у ней гостила я
Все время съ Лiодорушкой
Носилась какъ съ роднымъ.
Весна ужь начиналася,
Березка paспускалася,
Какъ мы домой пошли...

-- "Что скажешь намъ еще?" спрашиваютъ мужики.

He делo между бабами
Счастливую искать!..

отвечаетъ Матрена.

-- "Да все-ли разсказала ты?" спрашиваютъ мужички.

Не тo-ли вамъ разсказывать
Что дважды погорели мы,
Чтo Богь сибирской язвою
Насъ трижды посетилъ?

Несли мы: погуляла я
Какъ меринъ въ бороне...
Ногами я не топтана,
Веревками не вязана,

Чего же вамъ еще!..

Но довольно кажется, читатель, привелъ я вамъ стиховъ изъ этой поэмы. Желалъ бы я знать что вы объ ней подумали: хороша или дурна? Что я думаю про нее, скажу вамъ въ двухъ словахъ. Не могу понять чемъ доля Матренушки есть та именно доля которая должна доказать мужичкамъ что и бабе на Руси не хорошо жить: вышла она по любви, ну, побивалъ ее муженекъ, и ужь конечно это совсемъ непригожее дело, -- общая русская беда и когда-то еще выведется, да ведь и любилъ же ее, и крепко любилъ; а коль не любилъ-бы, разве побежала бы беременная Матрена просить къ губернатору спасенiя отъ рекрутства, разве наслаждалась бы она такъ минутами после спасенiя, когда вдвоемъ съ мужемъ, да съ новорожденнымъ возвращались они домой? А любовь есть, такъ значитъ счастья много, да такъ много что хватитъ его и такое горе, какъ смерть Демушки пережить, и пожары, и сибирскую язву перенесть, ибо любитъ она мужика трезваго, работающаго, хорошаго парня, а полнаго счастья -- и баринъ, и мужикъ знаютъ, -- нетъ на этомъ свете.

Я нарочно привелъ много местъ изъ поэмы, во первыхъ, чтобы познакомить съ нею читателя, а во вторыхъ, чтобы, такъ сказать, собственными словами автора показать что въ сущности не такъ горько живется Матрене, какъ поэту это доказать хочется. Онъ плачетъ, этотъ поэтъ, но къ нему смело можно подойти, и спросить:

-- Чего ты плачешь, поэтъ?

И плеть по мне прошла:
Я только не отведала, --

Слышите что говоритъ она, а старица-то убогая, афонская богомолка, такъ говорила Матрене тàкъ:

Ключи oтъ счастья женскаго,

Заброшены, потеряны
У Бoгa самого.
И опять расплакался поэтъ!

Нетъ, не того я мненья, воля твоя, поэтъ: или ты не такъ описалъ Матрену, не такъ ее поставилъ, не съумелъ докопаться до глубины ея сердца, и изъ этой глубины вырвать те звуки, которые заставили бы меня прострадать такъ, какъ ты хотелъ чтобы пострадалъ я, твой читатель, или ты съумелъ, но и при всемъ своемъ уменьи, все-таки не могъ доказать что "ключи отъ счастья женскаго потеряны".

силы, жизни, творчества, и введена Богъ весть для чего, -- разве только для того, чтобы между тобою, какъ папенькою твоей семьи, и статьями всехъ детенышей твоихъ было искуственное согласiе: и чтобы ты стихами доказывалъ то что они, статейками о деревне, о крестьянскомъ вопросе и т. п., то есть что все уже такъ скверно въ мужицкомъ и русскомъ быту что хуже и быть не можетъ.

Читая твои поэмы, я местами воображаю себе что ты справляешься то съ положенiемъ 19 февраля то съ XIV томомъ свода законовъ; неужели? это страшно непоэтично. А что это возможно, то доказалъ мне следующiй у тебя стихъ:

Да лекаря увидела:
Ножи, ланцеты, ножницы
Натягивалъ онъ тутъ.

О "Поздней Любви" "Гражданинъ" свое мненiе высказалъ въ прошедшемъ году (No 49), когда эта пьеса въ первый разъ была играна на сцене Александрiйскаго театра. Пьеса эта вызвала престранное явленiе въ нашей quasi-критике. Одни ее назвали лучшею пьесою Островскаго, другiе худшею. Обыкновенно это бываетъ съ произведенiями замечательно-оригинальными, вводящими что-либо новое въ литературный мiръ, какъ мысль или какъ форму; съ пьесою Островскаго, которая ни по форме ни по содержанiю не вводила ровно ничего нoвaгo, почему это случилось -- трудно объяснить. Мало ли чего необъяснимаго бываетъ въ нашемъ журнальномъ мiре! Съ воззренiемъ моего товарища, писавшаго въ прошломъ году въ "Гражданине" объ этой пьесе г. Островскаго, я ни въ чемъ не расхожусь, а потому прибавлять къ оценке этого произведенiя ничего не имею. Французская газета "Journal de S. -Pétersbourg", у которой литературный критикъ подчасъ пишетъ довольно плавно о злобе дня нашей журнальной беллетристики, попытался объяснить себе значенiе этой пьесы Островскаго, и причины почему она такъ резко отличается отъ прежнихъ высоко-художественныхъ произведенiй этого крупнаго писателя. Мне нравится его объясненiе, а потому приведу его сущность. Г. Островскiй, пo мненiю рецензента французской газеты, вероятно сделалъ въ этой пьесе смелый шагъ съ целью попытаться придать своимъ пьесамъ тотъ эффектъ неожиданныхъ приключенiй и драматическихъ положенiй, непредвиденныхъ, но въ тоже время интересныхъ, которыя въ нашей драматической литературе отсутствуютъ, а французской, напротивъ, нетолько присущи, но иногда даже изобилуютъ въ ней черезъ-чуръ уже много. Г. Островскiй все свои произведенiя писалъ какъ-бы въ школе у Гоголя, у котораго, какъ известно, интрига пьесы и веденiе ея отъ завязки до развязки, были доведены до последней простоты. У Островскаго тоже самое. Въ "Поздней Любви" авторъ, какъ-будто съ намеренiемъ оживить свою пьесу эффектными минутами берется за это дело неопытною и неумелою рукою, и вотъ являются у него патетическiя развязки безъ борьбы, сюрпризы безъ всякой къ нимъ подготовки, где читатель или зритель не знаетъ чему удивляться: цинизму-ли героевъ и героинь, глупости-ли ихъ, или неуменью автора справляться съ задачами, которыя онъ на себя принялъ?

Чтó нашъ почтенный поэтъ доказываетъ въ стихахъ, и иногда въ чудныхъ стихахъ, тó въ статеечкахъ своихъ г. г. Энгельгардтъ и г. Грыцько доказываютъ въ прозе: не хорошо-де мужичку жить на Руси. Г. Грыцько пишетъ 2 статьи о крестьянской реформе. Прочитавъ эти статьи, я на поле 2-ой статьи, въ самомъ конце ея написалъ: "кабинетъ, теорiя, теорiя, кабинетъ, кабинетъ, теорiя", и приставилъ къ этимъ статьямъ четыре восклицательныхъ знака. Я никогда не виделъ г. Грицько, и не знаю кто онъ; но не могу сказать почему, а такъ онъ передъ глазами у меня все и торчитъ: маленькiй, тощенькiй, бледненькiй, длинныя светлорусыя кудри, cерыe глаза и бледныя губы; передъ нимъ необъятные томы Скребницкаго, заключающiе въ себе сводъ всехъ мненiй губернскихъ комитетовъ о крестьянской реформе, за ними его такъ и не видать, но онъ самъ воображаетъ себе что все, все, решительно все онъ видитъ: видитъ необъятную Русь, какъ на ладони у него всякая губернiя, всякiй уездъ, всякое село, всякiй крестьянскiй полевой наделъ, и вотъ строчитъ онъ и много, и длинно, и скучно, о томъ-де что крестьянское экономическое положенiе изъ рукъ вонъ какъ плохо. Разсужденiя почтеннаго теоретика не лишены той оригинальности, которая составляетъ отличительную черту всехъ нашихъ кабинетныхъ, идеологовъ. Основныя мысли этого труда, уже совершенно попусту потраченнаго, заключаются въ следующихъ положенiяхъ:

1) Положенiе 19 февраля сделало большую ошибку допустивъ вообще принципъ надела крестьянскихъ усадебъ слишкомъ маленькими полевыми наделами.

2) Положенiе 19 февраля слишкомъ дорого оценило крестьянскiе наделы.

3) Положенiе 19 февраля сделало ошибку прикрепивъ крестьянина къ своему наделу.

узнаю отъ г. Грыцько способъ выйти изъ критическаго положенiя, будто бы произведеннаго этими ошибками составителей Положенiя 19 февраля. Ничуть не бывало: еще разъ пришлось подосадовать на идеологовъ, и больше ничего. "Отечественныя Записки" до страсти любятъ тему крестьянскаго вопроса, и въ стихахъ, и въ сатирахъ и въ серьозныхъ статьяхъ, но толку -- толку все не выходитъ никакого.

Г. Грыцько говоритъ что наделы крестьянскiе слишкомъ малы; по его мненiю было бы лучше даже дать половине крестьянъ вдвое большiе наделы, а другой половине ничего кроме братскаго поцелуя, чемъ всемъ крестьянамъ дать столь незначительные наделы. Крестьянскiй наделъ не можетъ прокормить крестьянина: вотъ, по мненiю г. Грыцько, капитальный порокъ всей крестьянской реформы.

Право, не знаешь чему удивляться: наивности г. Грыцько, или незнанiю элементарныхъ историческихъ сведенiй о крестьянскомъ вопросе?

Кто станетъ спорить съ г. Грыцько о томъ что если бы каждому крестьянину дали 10 десятинъ надела въ плодородныхъ губернiяхъ, да 20 въ неплодородныхъ, да оценили бы эти десятины -- въ первыхъ по 1 р., а во вторыхъ по 10 коп., если бы къ этимъ 10 десятинамъ прибавили бы ему по 5 р. въ годъ на десятину, для облегченiя ему обработки земли, да на каждаго помещика возложили бы еще обязанность, при подписанiи уставной грамоты, подарить крестьянину по одной лошади, да по паре воловъ, то положенiе крестьянина, въ экономическомъ отношенiи, стало бы лучше чемъ теперь, подъ условiемъ чтобы онъ лошадь и коровъ не пропилъ, а земли не отдалъ какому нибудь купцу на изнуренiе!

Но знаете что, г. Грыцько: и то нельзя было бы поручиться за полное счастье; ибо вообразите что крестьянину которому вы дали 10 десятинъ надела, Богъ въ свою очередь дастъ 10 человекъ сыновей: что онъ будетъ делать съ своими 10-ью десятинами? Вотъ вопросъ котораго верно вы не разрешите.

ни на одинъ, -- да, ни на одинъ! Освободить съ землею десятки миллiоновъ лицъ -- это задача свыше всякихъ силъ человеческихъ: по практической сущности своей она неразрешима, если только вы задаетесь ею какъ законодательною задачею, и вотъ почему: въ Россiи розенъ бытъ не по уездамъ, а по деревнямъ; что помешикъ, что деревня, то особое положенiе; прошу покорно, задайтесь-ка задачею установить правила для каждаго именiя особенно!

Въ виду этой невозможности, некоторые практическiе люди предлагали, въ то время, предоставить каждому помещику устроиться съ крестьянами полюбовно -- съ соблюденiемъ известныхъ главныхъ началъ и въ теченiе известнаго срока. Проектъ этотъ практически былъ самый благоразумный; но некоторымъ теоретикамъ эмансипаторамъ, не столько любившимъ крестьянъ, сколько ненавидевшимъ помещиковъ, онъ сильно не понравился, и большинство перешло на сторону проекта освобожденiя крестьянъ путемъ законодательнымъ.

Когдa это было решено въ принципе, могли ли эмансипаторы что либо другое сделать какъ то, что они сделали? Нетъ, не могли. Пришлось разделить Россiю на главные районы, и сообразно имъ распределять наделы и оценивать ихъ, безъ всякой мысли о томъ справедливо ли оценивать наделъ А наравне съ наделомъ АЕъ и такъ до безконечности. Разъ этотъ способъ разрешенiя вопроса былъ принятъ, вопросъ о равномерности, о достаточности, объ излишке наделовъ, de facto исчезалъ; ибо сущность этого способа обезпеченiя крестьянскаго быта заключалась въ решенiи вопроса , а не отдельно, по каждому именiю. И если даже при этомъ способе решенiя вопроса, две трети помещиковъ потеряли среднимъ числомъ одну треть своего состоянiя, то при всей моей филантропiи, я никакъ не могу себе представить чего же еще хотелъ бы г. Грыцько отъ г. г. помещиковъ: чтобы они половину или ²/₃ своего состоянiя пожертвовали для блага меньшей братiи? Согласенъ, это было бы трогательно, человеколюбиво и удивительно безпримерно, но полагаю что ни одинъ самый ярый врагъ помещиковъ, въ то время, не решился бы такое пожертвованiе сделать для помещиковъ обязательнымъ.

Вообще ставить вопросъ крестьянскiй на ту же почву, на которой онъ стоялъ при решенiи его посредствомъ Положенiя 19 февраля, то есть разсуждать о немь вообще, съ этимъ крестьянъ принужденныхъ продавать свой скотъ при самыхъ выгодныхъ условiяхъ надела. Никогда, ни Положенiя 19 февраля, да и ни одно правительство въ мiре не могло бы иметь въ виду каждому крестьянину дать столько земли сколько ему нужно для безбеднаго существованiя. Эта мысль есть или абсурдъ идеолога, или бредни коммуниста. Крестьянину нуженъ наделъ какъ одна изъ силъ обезпечивающая его отъ бродяжничества и пролетарiата, а не какъ вся сила; другiя силы составляютъ степень его труда, степень его образованiя, нравственнаго развитiя, степень его трезвой жизни, степень его бережливости, степень его уменья жить. Въ связи со всеми этими силами наделъ даже minimum ему и полезенъ и необходимъ; безъ этихъ силъ, давайте ему 100 десятинъ, оне въ прокъ не пойдутъ. Поживите, г. Грыцько, въ деревне, да не въ одной, а въ несколькихъ, и вы увидите что все ваши трактаты разлетятся какъ дымъ. Когда говорятъ что у насъ крестьянинъ, при своей усадьбе да при своемъ полевомъ наделе, можетъ заработать до 150 и 300 р. въ годъ работою где ему угодно, -- а это несомненно, -- тогда этo значитъ что состоянiе нашего крестьянскаго быта далеко не такъ мрачно, какъ оно кажется идеологамъ. Возможность для каждаго крестьянина пропивать -- и какъ пропивать деньги, -- ужe доказываетъ что Положенiе 19 февраля подвергать критике и делать ответственнымъ за ухудшенiе крестьянскаго быта -- трудъ не совсемъ благоразумный, а въ особенности непроизводительный.

Г. Энгельгардтъ, авторъ статей, озаглавленныхъ "Изъ деревни", несравненно интереснее во всехъ отношенiяхъ г. Грыцько; во-первыхъ, уже темъ онъ интереснее, что пишетъ изъ деревни, а не изъ Петербурга, а затемъ у него есть положительныя достоинства писателя: онъ остроуменъ, бойко владеетъ перомъ, и не лишенъ оригинальности. Въ тоже время онъ весьма, самъ того не замечая, поучителенъ. При всехъ этихъ качествах онъ еще и наивенъ, но наивность его другаго рода, чемъ наивность идеолога: это скорее наивность сильнаго и крепкаго умомъ матерiалиста, который не знаетъ какъ ему достаточно насладиться и надивиться торжествомъ своей личности, развитой на химическихъ анализахъ, надъ непреодолимыми трудностями деревенской жизни. Это самообожанiе себя какъ царя, какъ князя матерiи, владычествующей надъ всемъ духовнымъ мiромъ, проникаетъ всякую строку автора, какъ проникаетъ, вероятно, всю его личность. Изъ Петербурга прiехалъ ученый химикъ, и давай изъ себя, посредствомъ ума исключительно матерiалистически воспитаннаго, развитaгo и начитаннаго, покорять себе и трудности агрономическiя, затрудненiя доступа къ крестьянину, и все что составляетъ для недавняго теоретика мiръ затрудненiй деревенской жизни. Читаются эти разсказы съ большимъ интересомъ, и были-бы они веселы, если-бы не звучала въ нихъ тоска безсилiя внутренняго, пустоты духовнаго мipa автора, отсутствiе поэзiи, чувствительной стороны жизни: духовнаго мipа людей тутъ нетъ и атома; это нечто въ роде маленькаго доморощеннаго Литре, переезжающаго жить въ деревню, съ темъ чтобы жить тамъ и добывать себе доходы своимъ умомъ! Съ первой-же строки вы слышите что авторъ себя считаетъ умнее всехъ вообще, а можетъ быть и всехъ въ особенности, и затемъ онъ вамъ это доказываетъ прелестнымъ языкомъ и до известной степени логически. До всего, начиная отъ тулупа вместо европейскаго костюма -- до крестьянина, авторъ доходитъ собсвеннымъ умомъ, везде онъ открываетъ Америку: у всехъ, напримеръ, рабочiе работаютъ кое-какъ, у него великолепно; у всехъ надо быть на-стороже, чтобы не обокралъ васъ дурной человекъ; у него все двери настежь, дескать все крестьяне знаютъ что онъ способности къ воровству въ нихъ не допускаетъ, и никто воровать у него и не подумаетъ; у всехъ хозяйства хромаютъ по множеству весьма-сложныхъ причинъ, у него все эти причины исчезли, какъ таетъ воскъ отъ лица огня, и хозяйство у него идетъ отлично; все живутъ въ своихъ домахъ, имеютъ свою прислугу, живущую отдельно; онъ закрываетъ весь домъ и помещается въ одной комнате, и эту одну комнату разделяетъ онъ съ своимъ прикащикомъ. Словомъ, если можно такъ выразиться, статьи г. Энгельгардта изъ деревни имеютъ ту прелесть что онъ вамъ самымъ аппетитнымъ образомъ доказываетъ что онъ маленькiй Петръ Великiй. Но затемъ, шутки въ сторону, если въ этих расказахъ слышится полное, такъ сказать, отрицанiе духовнаго мiра отношенiй къ темъ-же крестьянамъ, которыхъ aвтopъ хочетъ прiучить и природнить къ себе, и химическими познанiями и полюбовными платежными сделками, то, въ тоже время, нельзя отрицать того что умный человекъ остается умнымъ при всехъ своихъ недостаткахъ, и во многомъ, где умъ у автора проявляется въ связи съ энергiею, настойчивостью, презренiемъ къ эпикурейcтвy деревенской жизни, нельзя не отдать полную справедливость его здравымъ и практическимъ мыслямъ. Авторъ обещаетъ когда-нибудь сообщить подробную исторiю своего сельскаго хозяйства и отрадныхъ результатовъ, имъ добытыхъ; осуществленiя такого обещанiя нельзя не желать поскорее, ибо нетъ сомненiя, многое изъ добытаго имъ путемъ собственнаго опыта будетъ весьма интересно и практически полезно.

"Очень маленькiй человекъ" -- какое странное заглавiе, скажетъ читатель; я прибавлю: какое странное содержанiе! Если бы я написалъ эти "страницы изъ однехъ записокъ", какъ называетъ ихъ авторъ, г. Глебъ Успенскiй, я бы, ни малейшимъ образомъ нe колеблясь, озаглавилъ-бы ихъ такъ: "Непонятное" и подъ заглавiемъ непременно въ виде эпиграфа, написалъ-бы знаменитое изреченiе Кузьмы Пруткова: "плюнь тому въ глаза, кто тебе скажетъ что можетъ понять (вместо обнять) непонятное (вместо необъятное)"!

Впечатленiе производитъ на васъ этотъ "Очень маленькiй человекъ" кошмарическое и тяжелое, въ роде техъ впечатленiй, которыя вы испытываете при разговоре съ душевнымъ больнымъ; вамъ такъ и кажется что вотъ-вотъ, сейчасъ, "очень маленькiй человекъ" или на васъ бросится въ припадке умоизступленiя, или застрелится. Передать вамъ содержанiе этой вещи свыше силъ моихъ: это бредъ, положительно бредъ, и почему этотъ бредъ безъ всякой мысли появился на страницахъ "Отечественныхъ Записокъ" -- это тайна известная одному Богу и редакцiи. Напримеръ: "Mне стало приходить въ голову", говорить "маленькiй человекъ" после присутствiя на Купрiяновскомъ судебномъ процессе, "что обилiе и превосходное качество идей, исповедуемыхъ мною, ничуть, однакожь, не мешало быть мне самому вовсе не темъ, чего бы требовали эти идеи"... Далее: "Умереть!" вотъ что сидело у меня въ голове, когда я выходилъ изъ залы нашего окружнаго суда после того какъ она огласилась рукоплесканiями по случаю полнаго оправданiя подсудимыхъ по Купрiяновскому делу. "3ачемъ жить, зная что ничего не можешь, что даже ничего не хочешь?" твердилъ я себе въ какомъ-то столбняке, шлепая по грязи, среди темной августовской ночи". А заметьте -- этотъ человекъ семейный и повидимому счастливый человекъ! Но вотъ еще места:

"Вотъ семья, попробовавшая устроиться на такъ называемыхъ новыхъ началахъ, -- что же происходитъ въ ней? Происходятъ въ ней не веселыя вещи, о которыхъ общество узнаетъ по какому нибудь крупному и неожиданному происшествiю, -- выстрелу, яду и т. д. И если есть у васъ желанiя добиться сущей правды, то въ конце концовъ, разбирая подробности этой исторiи, вы увидите что идея, во имя которой устроилась эта семья, пожрана, такъ сказать, совершенно простыми аппетитами очень маленъкаго человекa, -- пробужденнымъ временемъ".

"То же самое случается и въ другой семье, где есть глубокiй aппетитъ къ канкану, и где пытаются устроить все на основанiи основъ завещанныхъ предками. Здесь, быть можетъ, не будетъ яду, но отсутствiе веры въ эти основы будетъ непременно, иначе зачемъ бы сюда попалъ канканъ, и потомъ разыгрался скандалъ, о которомъ "даже писали въ газетах"?

"А бываетъ и такъ что вó время узнавъ себя, примутся люди делать какое нибудь очень простое дело, -- наживать, "нравиться" и все пошло какъ по маслу!"

"А учрежденiя общественныя, не пускающiя пуль въ лобъ, и не принимающiя яду, живутъ ли они темъ, во имя чего устроены, во имя чего требуютъ хорошаго продовольствiя?"

Или вотъ еще:

"Если бы мне пришло въ голову подумать о томъ что мысль, не пользующаяся правомъ жизни, должна неизбежно сгнить въ уме обладающемъ ею, должна пройти все фазисы paзложенiя, то мне наверное стали бы понятны все явленiя Купрiяновскаго процесса, нe относящiяся исключительно къ желудку и карману. Мне бы стали понятны и злость, наполняющая воздухъ, злость на себя и на другихъ, и желанiе на все плюнуть, пустить въ лобъ пулю и проч.".

журнала какъ "Отечественныя Записки" не позволяетъ ему осмеивать, сатира надъ единицами той публики которая рукоплещетъ всякимъ оправдательнымъ приговорамъ, всякимъ непонятнымъ статьямъ, где пахнетъ нигилизмомъ, и т. д. Невероятно чтобъ такую сатиру дозволили тятенька Некрасовъ и дяденька Щедринъ поместить въ своей семейной хронике. А если это не сатира, то что же это такое?

"Благонамеренныя речи" дяденьки Щедрина за No 7, хотя и составляютъ "продолженiе той же матерiи", какъ говоритъ авторъ, но между нами будь сказано, оне далеко не такъ удачны какъ первыя, и... что же, tranchons le mot, какъ говорятъ французы, просто за просто надоели; тянуть можно романъ, но тянуть, подъ темъ же заглавiемъ, "благонамеренныя речи", т. е. сатирическое произведенiе, где все-таки умъ въ гимнастическомъ, а не въ нормальномъ состоянiи, право невозможно; и вотъ почему я не удивляюсь тому что иные, даже ревностные читатели и почитатели Щедрина, говорили мне что эти "Благонамеренныя речи" немного начинаютъ

"Благонамеренныя речи" -- это связанныя вь одно разсужденiе летучiя мысли, афоризмы, сцены, разговоры, и все что хотите; но дiапазонъ всего этого подчасъ утомителенъ, да и отсутствiе резкаго разнообразiя не менее утомительно тоже; это все варiанты на те же темы, все признаки что авторъ сидитъ все въ томъ же заключенiи своего умственнаго мipa, откуда не веетъ ничемъ свежимъ и не блеснетъ какой нибудь новый и яркiй лучъ этого крупнаго таланта. А отчего это? Именно оттого что существуютъ гостепрiимныя страницы "Отечественныхъ Записокъ", куда непременно -- хоть убей, а подай, -- нужно автору доставить главку изъ его "благонамеренныхъ речей". Hетъ свободы, нетъ и могучаго, прямаго наитiя вдохновенiя; все это маленькiя созданьица маленькагo талантика, отъ которыхъ иногда досадно, потому что знаешь на какiя крупныя вещи такой крупный талантъ способенъ. И притомъ, я слышу какъ люди кругомъ меня говорятъ: неужели же Щедринъ не можетъ хотя что нибудь написать менее безотрадно-сатирическое? Слово "безотрадно-сатирическое" я записалъ какъ меткое. И действительно, читая г. Щедрина, чувствуешь себя точно въ плену въ его сатирическомъ мiре, изъ котораго нельзя ужь выйти, въ которомъ нельзя вздохнуть свободно, нельзя увидеть что-либо ясное, иначе какъ переставъ читать.

Вообще черезъ обе книги "Отечественныхъ Записокъ" нынешняго года проходитъ что-то невыразимо Такъ и хочется сказать: да подбавьте же хоть чего-нибудь, хоть веселенькаго!