• Приглашаем посетить наш сайт
    Станюкович (stanyukovich.lit-info.ru)
  • Сборник статей в память об А.И. Ревякине.
    Ходанен Л. А.: Из аспирантских лет (на исходе 70-х)

    Из аспирантских лет (на исходе 70-х)

    В 1974 г. я приехала в Москву из далекого сибирского города, чтобы поступить в аспирантуру по русской литературе. Выбрала МГПИ им. В. И. Ленина, потому что там когда-то учился мой отец. Он умер очень давно, и мне хотелось хоть немного проникнуть в тайну его юности и судьбы. О своей студенческой жизни в Москве конца 20-х — 30-х годов отец говорил очень мало, осторожно, хотя и то, что он успел нам с братом рассказать, было замечательно интересно и всплывает в памяти до сих пор, как кадры старой кинохроники.

    Кафедра русской литературы находилась на втором этаже главного здания института. Это была старинного вида, довольно обшарпанная комната с уголком для лаборантки, отгороженным шкафом. Над большим столом висел портрет А. Н. Островского. Среди группы профессоров я безошибочно узнала Александра Ивановича Ревякина — невысокий пожилой человек в старом черном пиджаке, в очках, лицо строгое, но не злое. Ничего академического в его манере вести беседу не было. Он тепло посмотрел на меня, когда я сказала, что окончила сибирский вуз и хочу продолжить занятия литературой. Был большой конкурс и побеждали так называемые «целевики» — присланные по направлению вузов. У меня такого направления не было, и в счастливом случае мне светила только заочная аспирантура. Александр Иванович спросил, какими проблемами я занимаюсь. Для тех лет у меня была авангардная проблематика — «Поэтика художественного времени». Поморщившись от такой новизны, Александр Иванович все же со вздохом сказал: «Ну что же, дерзайте!»

    К экзамену А. И. Ревякин сам писал билеты для каждого соискателя, и у меня до сих пор хранится этот билет из семи вопросов, среди которых был и по творчеству Островского. Как потом выяснилось, такой вопрос «на засыпку» был почти у каждого претендента. Попала я к профессору Ульриху Рихардовичу Фохту. Он занимался Лермонтовым и согласился руководить моей темой. Так я оказалась сначала в заочной, а потом и в дневной аспирантуре на кафедре А. И. Ревякина.

    — жили дружно, весело. Кроме занятий в Ленинке (так называли тогда Российскую государственную библиотеку), много ходили по театрам, на выставки, выезжали на конференции.

    Почти всегда вместе приходили на заседания кафедры, которые проходили раз в месяц, и нужно было обязательно присутствовать. Мы садились в последнем ряду и наблюдали за множеством текущих и экстраординарных дел кафедры. Александр Иванович свято соблюдал «повестку дня», которая оглашалась вначале. Научная жизнь кафедры была интересной: много обсуждалось диссертаций, шла подготовка научных сборников и академического Полного собрания сочинений А. П. Чехова и т. п. Вспоминается, что А. И. Ревякин никогда не суетился, не спешил и не рекомендовал работу к защите или публикации с первого раза. Здесь существовала четкая установка. Он словно привыкал к человеку и приучал его к кафедре. Теперь-то я понимаю, что он стремился вникнуть в работу и присмотреться к личности соискателя, ощущая ответственность за подготовку вузовских преподавателей. Он часто повторял: «Наш вуз — головной, мы готовим кадры для вузов всей страны».

    Так оно и было — в аспирантуре учились выпускники педвузов из самых разных мест Союза. Мы должны были хорошо подготовиться для педагогической работы, поэтому было несколько этапов кандидатского экзамена: по разным разделам истории литературы, по теории и методологии. Кроме того, была так называемая доцентская практика — обязательное участие в работе со студентами.

    Вспоминаются некоторые черты трогательного отношения А. И. Ревякина к аспирантам. Он всегда помнил своих выпускников, и, если защита по каким-то причинам долго не могла состояться, он никогда не бросал человека. Как-то однажды приехал аспирант (не помню его фамилии), который пропал на несколько лет. Ощущая комплекс проштрафившегося ученика, он робко подошел к Александру Ивановичу, но тот его немедленно вспомнил и стремительно спросил: «Работу привез?» Диссертация была готова, и через несколько дней я увидела их в совершенно неожиданном месте. Они сидели в самом дальнем углу институтского буфета, спиной ко всем и тихо обсуждали текст работы, разложенной на газете. Уединиться на кафедре было бы невозможно — Александра Ивановича постоянно отвлекали всякими «орг- вопросами».

    Вспоминаются и почти мифологические сюжеты. Как-то был собран, отредактирован, подготовлен к изданию очередной сборник аспирантских работ. Это было святое дело, поскольку к защите следовало иметь два печатных листа публикаций. Однако получить разрешение на издание мы не могли: сборник не проходил в Госкомиздате, потому что был неплановым. Стали ходить по разным инстанциям, но ничего не получалось. И тогда решили побеспокоить Александра Ивановича. На другой же день он получил в Министерстве нужную бумагу. А. И. Ревякин был тогда очень известным человеком в российском просвещении, его все знали, уважали, с ним считались.

    «красной профессуры»), они все же были очень разными. Фохт сохранял импозантность, был очень представителен, элегантно одевался; с высоты своего академического вида он был и серьезен и ироничен одновременно. Он работал в Институте мировой литературы им. А. М. Горького и неизменно был в курсе всех научных новостей, хорошо знал современных исследователей. И хотя сам писал уже очень мало, в оценках своих был прозорлив. Рядом с ним Александр Иванович, немного рассеянный и явно не следивший за модой, казался значительно старше. И суждения его были более осторожны, в отношении методологии он был консервативен. Социологизм его позиции при изучении русской литературы был отчетлив.

    Однажды я слышала его разговор о постановках пьес Островского в современных театрах. А. И. Ревякин возмущался тем, как приземленно, натуралистично были представлены на сцене отношения Катерины и Бориса. В одном из спектаклей актриса, игравшая роль Катерины, снимала чулки, сидя на кровати. Все это было абсолютно неприемлемо для Александра Ивановича, его эстетический вкус не допускал подобных интерпретаций. Наполненные глубокой простотой, мудростью, особой нравственной чистотой, пьесы А. Н. Островского виделись ему своеобразным эталоном, каким-то национальным преданием. Его любовь к творчеству драматурга была безграничной; он мог почти на любой случай вспомнить цитату, обнажающую самую суть происходящего. Это присутствие в живом общении контекста классической русской литературы очень располагало к А. И. Ревякину.

    на ул. Черняховского. Поставив подпись, он поднял глаза поверх очков, тепло пожал мне руку и, подавая документы, сказал: «Голубушка, вперед, вперед, и удачи Вам во всем!». Это была моя последняя встреча с Александром Ивановичем Ревякиным.

    Раздел сайта: