Александр Островский: Василиса Мелентьева (Пьеса написана при участии С. А. Гедеонова). Действие третье

Красна Москва широкая! Далеко

Раскинулись концы ее! На солнце

Огнем горят кресты церквей, в Кремле

Красуются палаты золотые

Московского великого царя!

Ты, думушка, лети в высокий терем

Расписанный! Войду ли я в тебя

Не рабскою ногою, а хозяйкой,

Нарядами цветными красоваться?

Поблекнет их краса перед моею;

Красавиц-жен мужья свои разлюбят,

Как поглядят на красоту царицы!

Отдай ты мне свое цветное платье,

Отдай добром, не спорь со мной, царица

И не к лицу тебе кокошник царский,

Да и носить его ты не умеешь.

Опочивает царь. Скучать стал больно,

Утехи нет ему. Жена постыла.

Свой царский век царица доживает,

На смену ей жену другую нужно

Великому царю. Спасибо, случай

Помог беде; сама себя царица

На голову свою наговорила,

Что лучше не придумаешь. И любо!

А то поди придумывай вину

Да послухов ищи!

Андрей, послушай!

Ты помни все, что я тебе скажу,

И толком говори царю: у Мишки

Ты в Костроме служил, в девицах Анну

Ты видывал и слышал не однажды,

Что промеж них с Володькой Воротынским

Любовь была.

Освободи, Григорий

Лукьянович, заставь другую службу

Служить тебе!

Недаром говорили,

Что ты такой-сякой, что ты, бывало,

Смотри, Андрей!

Ты сам мне говоришь,

Что полюбил меня, за что ж ты хочешь

Мне на душу взвалить такую тягость —

Безвинную царицу загубить!

Ее душа-то чище голубиной

Пред господом!

Да ты в уме аль нет?

Опомнись, смерд! Кому ты говоришь!

Тебя к Малюте в службу не тянули;

Ты сам пришел ко мне, своей охотой,

А первой службы сослужить не хочешь!

И без тебя найдем, коль ты негоден.

Охотники найдутся! Только помни:

Кто служит мне, тот мой душой и телом;

Негодных слуг я не держу; иль режь,

Иль самого зарежут.

Я зарезать

Скорей возьмусь. Вели ты мне, Григорий

Лукьянович, повыточить острее

Булатный нож, пойти в ее покои

И, как овечку, приколоть ее.

Мне будет легче видеть, как трепещет

Под воровским ножом лебяжья грудь,

Чем клеветать и срамными речами

Безвинную позорить перед мужем.

Я рад служить, да только б не бесчестить

Иудинским предательством свой род.

Бесчестья нет на службе! Так ты мал

Перед царем великим, что какую б

Позорную и срамную послугу

Ты ни служил в утеху государю,

Все в честь тебе холопу!

Ты, Григорий

И глуп еще. Постой-ка, я два слова

Скажу ему, послушает, не бойся!

Наставь его на разум, Василиса

Игнатьевна! Он бабьего ума

Послушает, авось умнее будет.

Смотри же! Я теперь пойду к царю,

А ты в сенях пообожди. Покличу,

Так подходи к царю смелей, без страха,

И объяви, что сказано.

За что же

Вы губите царицу?

Вот за что:

Царю она, ты знаешь, надоела,

На слуг царицыных, на баб и девок,

Он смотрит так, что кто греха боится,

Так со стыда хоть провались сквозь землю

И каждый миг дрожи.

А на меня всех чаще.

Чему же ты дивишься? Во дворце

Я никого не хуже; что ж за диво,

Что на меня заглядываться стал

Великий царь!

Что, видно,

С царем не спорить.

Ты сама нарочно

В глаза ему без совести глядишь,

Сама к нему навстречу забегаешь,

Бесстыдная.

А разве худо дело?

Так бог с тобой!

Постой! Послушай прежде!

Хоть стоило б тебя за эти речи

С очей прогнать, да бог тебя простит, —

Сердиться-то не хочется. Я лучше

На ум тебя наставлю. Мы царицу

Развесть хотим с царем. Он будет рад

Хоть малую вину найти за нею,

Запрет ее, как Анну Колтовскую,

Возьмет себе жену шестую. Мало ль

Боярышень красавиц на Москве!

Утешится, как новою игрушкой,

Женой своей; от нас же, недостойных

Рабынь своих, взор царский отвратит.

Минуется мой страх, и на свободе

Могу тогда любить тебя. Ну, понял?

Ну, понял ты?

Все понял; все, что хочешь,

Исполню я. Прости мне, Василиса

Игнатьевна, безумные слова!

Я обомлел от страха, обезумел.

Почудилось мне, бедному, что старый

Тебя из рук моих, голубку, вырвал.

На первый раз вину тебе прощаю,

Уж так и быть; поберегись вперед

Гневить меня! Не ты ли мне божился,

— закон. Ты не гордись!

Ты возмечтал, что красен ты, молодчик,

Разбойник, соблазнитель глупых баб!

Так знай, найдутся, если поискать,

Хоть не тебе чета, — поплоше будут, —

Да где уж нам, сиротам, бедным вдовам,

За красотой гоняться, — лишь бы только

Любил меня да слушал: вот что надо

Мне, сироте. Прощай, Андрей, голубчик!

О господи! Как тяжко, непривычно

Бесовскую личину надевать!

Несчастна ты, Васильчикова Анна!

Я знал тебя, у князя Михаила,

В его дому большом, девицей кроткой.

Дивились мы тогда твоей красе,

И тихому обычью, и глазам

Болтали сенные девицы, будто

Вздыхаешь ты и слезы льешь по мне;

Но ты сама не только что словечком,

И взглядом ласковым не подарила

Меня ни разу. Смолоду мы глупы —

Несбыточному верим: я, бывало,

Подумывал у князя Михаила

Посватать Анну, да, спасибо, скоро

За ум взялся. Не нам, мизинным людям,

По княжеским домам невест искать,

Коль царь Иван берет невест оттуда ж;

То царский кус, не наш. Да не на радость

Попала Анна в царские палаты!

Пока любил тебя твой государь —

И слуги земно кланялись; минулась

Любовь царя — и слуги стали грубы,

И служат нехотя, и смотрят косо;

Не в радость им служить жене постылой,

Избыть тебя хотят. И скоротаешь

Ты не жалей о царской доле! Лучше

В уютной келье. От любви и гнева,

От милостей и казней укрываясь,

Ты помолись за землю, за царя

И помяни меня в своих молитвах!

Не я твоей погибели желаю,

Твоя погибель прежде суждена.

Мой грех невольный. Я слуга царев:

Его беречь и тешить наше дело.

Чем грозному царю ты провинилась,

Не нам судить, но ты ему помеха,

И мы тебя не смеем пожалеть!

Не я, другой найдется и погубит

Тебя верней, чем я. Прости меня!

Мелентьевой она призналась?

Да,

Великий государь, и похвалялась…

Притворщица! Со мной и разговору

Не вдруг найдет, сидит, потупясь в землю,

Смиренницей такою смотрит, точно

Она овца, а я мясник.

Лишь имя

Не назвала; но верный твой слуга,

Андрюшка Колычев, нас надоумил.

Он жил у князя в Костроме и слышал,

И сам видал кой-что. И по приметам

Выходит так. Царица говорила,

Что милый друг был суженый ее,

Что за тобой она лишь горе терпит

И слезы льет. Что если б жить за милым,

За суженым, иную б жизнь узнала,

Советную, — что он ее любил

Не так, как ты, и что она любила

Сама его, и до сего дня любит;

Не кто иной — Володька Воротынский,

Он в ту пору был под Москвой убит.

А жалко мне, что бабы не воюют, —

Послал бы я свою женишку Анну

На веретенный бой, чтоб с милым другом

Ей умереть одною смертью.

Нет,

Ошибся я в самом себе — я думал:

Пора моих греховных помышлений

Совсем прошла, что старческое око

Не соблазнит моей греховной плоти,

Что время мне в посте и покаяньи

Замаливать грехи минувших лет

И в черной ризе постника, в молитве

И день и ночь стоять на послушаньи

И слезы лить. Ошибся я, Малюта;

Еще грехов во мне гнездится много,

К духовной скорби сердце не готово.

Я увидал Мелентьеву, и вновь

Былая страсть зажглась в моей груди!

От нас тафья и ряса не уйдут!

В монахи из царей попасть нетрудно.

Греха не бойся: мудрый Соломон

Набрал себе не шесть, а сотни жен.

Молчи! Я, трезвый, не люблю кощунства!

Последний грех, последний, а потом

Покаемся; ведь не сейчас над нами

Господень суд, покаяться успею.

Последний грех, я выкуплю его

Тяжелым послушаньем; я сегодня ж

Поклоны класть начну земные. Эй!

Позвать сюда царицу.

Колычева

Пошли ко мне!

Малюта идет к дверям и делает знак рукою. Колычев входит и кланяется.

Ты из каких людей?

Я дворянин

Из рода Колычевых, государь.

Ты в девках знал царицу Анну? Правда ль,

Что до венца Володька Воротынский

Был суженым ее?

Царица Анна

У Воротынских в вотчине жила,

Я раза два видал ее. Холопы

Несли молву, что молодого князя

Она к себе приворожила так,

Что в ней души не чаял, что, пожалуй,

Мол, женится на ней.

А что потом?

Великий царь, мы — маленькие люди;

Что в девичьих высоких теремах,

В широких сенях деялось?

Не видишь глазом, так ушами слышишь.

Да я, что слышал, то и молвил. Знамо,

Что про бояр хорошего не скажут

Холопы их, а что случись дурного,

Так зазвонят, что в колокол. Негоже

И сказывать, что люди говорили

Про молодого князя.

Кликнуть мамку,

Она жила при ней, она расскажет

Про все дела, про девичьи забавы

Царицыны.

Я спрашивать пытался.

Ну, что ж она?

Да старая колдунья

Со страху, что ли, вовсе онемела;

Я попытал ее, кажись, легонько:

На дыбу вздел да раза два ударил, —

Она сквозь зубы что-то бормотала

И околела, не сказав ни слова.

Ни слова не сказала! Уж и ты

Пытаешь так, что старой не под силу;

В старухе еле держится душа,

А он ее на дыбу! Ты б поджарил

Легонечко, так все бы рассказала.

Ты повелеть изволишь, государь…

Смотри, Малюта! Кто бы мог подумать,

Что под таким смиреньем зло таится

Боже!

Великий царь, о чем ты говоришь?

Я слов твоих не разумею.

То-то!

Не разумеешь! Подними глаза!

Гляди на нас!

Могу глядеть я смело!

Смотри в мои глаза, ты в них увидишь,

Что я чиста перед тобой и богом.

Обманщица! Ты лжешь теперь глазами

И языком.

Великий государь,

Не мучь меня, скажи мне, в чем виновна

Перед тобой жена твоя…

Во всем!

Произнося обет перед налоем,

Ты солгала попу лукавым, женским,

А сердцем лживым бога обманула!

Ты мне лгала своим лицом веселым

И детской радостью, что из девчонки

Заброшенной ты сделалась царицей;

Притворствуя, в своем холопском сердце

Ты о другом скучала в то же время!

Лукавая, ты ласк моих дичилась —

Ты мужа государя отдаляла

Стыдом своим притворным; а холопу

Без совести в девицах позволяла

Ласкать тебя.

Кому, кому? Когда?

Мне ложь гадка, притворство ваше бабье

Наскучило: потешь меня хоть раз,

Скажи всю правду в очи мне; послушать

Мне хочется, как будешь ты крушиться

И горевать, подпершись локотком,

На горькую судьбу свою злодейку,

На мужа-старика, на ворчуна

Беззубого; как будешь вспоминать

Касатика, сердечного дружка,

Что долги-то осенни вечера

И темны зимни ночи вы сидели

И миловались, крепко целовались,

Да разлучили злые люди вас.

Какой дружок? Я никого не знаю.

Какой, скажи!

Володька Воротынский!

Володю я ребенком только знала:

Родными мы росли, потом на службу

Уехал он.

Ты лжешь! Эй, Колычев!

Скажи ты ей в глаза, что лжет она.

Андрей! Андрей! Ты, князя Михаила

Слуга и милостник, — и ты посмеешь

Оклеветать его родного сына,

За родину страдальца, — и меня,

Безвинную.

Что люди, то и я!

Великий царь, мне, бедненькой сиротке,

Когда была в девицах я, могло ли

И в ум взойти, чтоб светлый князь, природный,

И знатного отца любимый сын

Польститься мог на девушку-сиротку

Безродную! Обычаем девичьим

Гадала я о женихах, как все.

Я суженым назвать не смела князя

Я думала, что суженым мне будет

Не князь Владимир Воротынский. Где уж!

А разве вот Андрюшка Колычев.

Долой с очей моих! Ступай! Довольно!

Наслушался я вдоволь слов позорных

Для царского величья своего,

Для мужней гордости и чести. Прочь!

Очей моих ты больше не увидишь,

Теперь тюрьмой тебе твой терем будет;

Молись, сиди, замаливай грехи,

Пока другого места не найдется

Для грешницы. Я не хочу быть мужем

Тебе, жене развратной и бесстыдной,

За то, что ты сменять царя готова

На первого холопа! Прочь поди!

Прости меня, великий государь!

Что значат эти речи, Колычев,

Что Анна говорила: «Не Володька

Был суженым, был женихом желанным,

А Колычев Андрюшка». Говори!

Не знаю, что царица говорила;

В ее душе я не был, государь.

Не мало вин на мне перед тобою

И перед господом грехов великих, —

За те казни; а этой нет вины.

Вели ему поместного прибавить

Из вотчин Воротынского удельных

Да шубу дай.

Челом тебе за милость

Великую, великий государь!

И праведному гневу твоему

Готов всегда. Я строгий твой приказ

Не побоюсь исполнить, если б даже

Касался он жены твоей виновной.

Виновной! Да! Она виновна, знаю.

Державный Генрих, аглицкий король,

Отец сестры моей Елизаветы,

Двух королев казнил. У нас другие

Обычаи. Заговорят в народе,

Митрополит что скажет! Агличане

Почета больше к королям имеют,

Чем вы к царям своим. Не только волю,

Они намек умеют понимать

И королевский взгляд — и так ведется

Во всех иных великих государствах.

Шута ко мне!

Я, дедушка Иван,

Пляши и пой, вертись передо мною

И тешь меня сегодня!

Кабы бабе молока, молока,

Была б баба молода, молода!

Кабы бабе киселя, киселя,

Была б баба весела, весела!

По всей Москве собрать пропойных пьяниц.

Приятелей, потешников моих!

С женой теперь я, с плаксой, развязался:

Былое надо вспомнить, надо встретить

Повеселее холостую жизнь!

Кабы бабе сапоги, сапоги,

Пошла б баба в три ноги, в три ноги!

Царь, Малюта, Шут уходят. Из другой двери выходит Василиса.