Александр Островский: Тушино.

Князь Третьяк Федорович Сеитов, ростовский воевода.

Сени постоялой избы на владимирской дороге. Деревянный стол, скамья, разная домашняя утварь.

Входят Савлуков, Дементий Редриков, жена его и хозяин.

Вина давай!

Да где же взять, родимый!

Далёко ты от Тушина, а то бы

Тотчас нашел; а коль и вправду нету,

Так затереть и выкурить заставят

И самому отведать не дадут.

А брага есть?

И браги нет.

Ты, видно,

Гостей не ждешь!

Бог милостив, не слышно

Воров у нас.

Не слышно, так услышишь.

Не приведи Господь.

А ты слыхал ли

Когда-нибудь, что есть Лисовский пан?

Тому везде дорога.

Под Коломной,

Мы слышали, его побили больно.

Дивимся мы не мало, что за время

Пришло на нас. Не диво бы чужие,

А то своя же братья, нашей веры;

Крещеные, — идут с Лисовским паном:

Не то что сброд, голодные холопья,

В них Бога нет и с них взыскать нельзя,

А свой же брат — дворяне.

Разве тоже

Ты дворянин?

По милости господней.

А что же ты одет не по-дворянски?

Аль не с чего?

Достатки не велики.

А ты-то кто?

Я тоже дворянин.

Челом тебе!

Ну, здравствуй!

Благодарствуй!

Вот видишь, друг, детей везу царю,

Робят одел, а сам во что попало.

Кому меня смотреть!

Москва кругом обложена ворами,

Украины все мятутся, в людях шатость:

Теперь царю народ служилый нужен.

Ну, сам я стар и в битвах изувечен,

Не в силах стал; так детки подросли —

Пора служить; а царь за то поместья

Прибавит нам и жалованье даст.

Поправимся житьем.

В Москву собрались?

По списку я московскому считаюсь.

Коль приведет Господь царя увидеть,

Скажу ему: надёжа-государь,

Я вырастил из крох своих последних

И снарядил конями, ратной сбруей

Богатырей тебе для царской службы.

Освободи меня домой, на пашню,

Чтоб было чем кормиться со старухой

И молодцов кормить и одевать.

А где ж твои богатыри?

С конями

Замешкались. Один-то весь в меня:

И драться зол, и ростом, и дородством,

Как вылитый. Себя не пожалеет,

Да и другим не спустит; с ним столкнешься,

Так ты его уж лучше обходи.

Я смолоду такой же был разбойник;

В меня дался. Другого-то и рано б,

Он матушкин сынок, за печкой вырос,

На калачах да сырниках вскормлен;

Да кстати уж везти обоих вместе.

Ох, жалко мне Николушку, он смирный,

Как девушка, и мухи не обидит.

Ты что же, мать, детей-то, как баранов,

Без жалости пускаешь на убой?

Война не та, что прежде, брат на брата

С ножом идет, пощады не проси.

Озлобились сердца, один другого

Зубами ест, с живых сдирают кожу.

На воротах гвоздями прибивают,

Огнем палят.

О Господи, помилуй!

Не рада я, да воля не моя.

Что ж делать-то, родимый!

Что ты, дура!

За что же нас и хлебом-то кормить!

Мы царское едим за нашу службу,

На царское добро детей вскормили,

Его они, не шипи.

Что царские мы слуги, да царя-то

Которого?

Один у нас, Василий

Иванович.

А у других Димитрий

Иванович. Вот у тебя один,

И у других один, и стало двое.

Мне дела нет, я знаю одного.

Таких царей, что в Тушине, десяток

У казаков найдется.

Вот и дети!

Поужинать теперь да спать.

Садитесь!

Покормимся чем Бог послал.

Меньшого
Кормите вы послаще! Вы не девку ль
На службу-то ведете вместо сына?
Народ хитер, оденут девку парнем,
Чтоб выпросить поместного в придачу.

Николушка, ты кушай.

Будет время.

Оправится.

Такой же воин будет,

Ничем тебя не хуже.

Ну, робята!

Ты мать пусти на службу вместе с ними,

Чтоб утирать им губы после каши.

Ты губы-то свои побсрегал бы!

Обрубишь, что ль?

Руками оторву.

Потише ты! Пущай его смеется!

Ты, батюшка, не трожь! Ему в обиду

Не отдавай! Я спесь ему собью.

По-своему, под ножку, да и оземь.

Деревня ты! И склад-то деревенский

Весь у тебя. Пока ты обрусеешь,

Тебя семь лет в котле варить придется.

Начну ломать, так кости загремят!

Посторонись!

Не заводить же драку

Из малости с проезжим человеком!

Остынь, остынь!

А почто пристает!

Ты к Шуйскому своих молокососов

В Москву вези; я в Тушино поеду

К Димитрию, природному царю,

А с молодцом не раз еще сойдемся

На берегах Ходынки под Москвой,

Увидим мы, чьи губы будут целы.

Гляди-ка ты, среди большой дороги

На тушинца наткнулись! Не боится,

А хвалится еще, как добрым делом,

Изменою.

До Тушина, — переломал бы ноги

И руки я — и не было б ответу.

Зачем держал? За что сносить бесчестье

От всякого? Такие ж мы дворяне;

Хоть бедные, да честь нам дорога.

Я, батюшка, скажу тебе заране

И напрямик отрежу: я не баба,

Не маленький робенок; я не стану

Сносить обид ни от кого на свете.

Ты выкормил, ты выхолил меня

И вырастил на всей дворянской воле,

Великое тебе спасибо, земко

Я кланяюсь! Теперь меня оставь!

Я сам большой, я сам себе хозяин!

Я, батюшка, неволи не люблю.

Моя душа давно на волю рвется!

Ни равному не дам себя обидеть,

На нож пойду за честь свою и вашу,

Уж разве сил не хватит.

Твердо знаешь

Пословицу, что честь свою беречь

Мы смолоду должны. Пойдем к повозке

Повыберем мы рухлядь, что помягче,

Постелем здесь, соснемте до зари,

А там и в путь.

Сынок ты мой любимый,

Победная головушка твоя!

Ты прошеный у господа, моленый!

На старость лет старухе в утешенье,

За много слез, послал тебя Господь!

Но уберечь тебя я не умела.

Не слушай ты отца, не слушай брата!

Пускай их бьют; поберегай себя

От смертных ран, от лютого железа!

Не рвись вперед! Ты помни, мой родимый,

Что боль твоя мне в сердце отзовется.

Не погонись за почестью воинской!

На что она! Одно проси у Бога.

Чтоб к матери под крылышко вернуться.

Сама тебе я выберу невесту,

Красавицу, и буду ждать внучат.

Ложись, сынок! Усни до белой зорьки,

А я тихонько буду в изголовье

Молить тебе у Господа здоровья

И шепотом старушечьим навею

Покой тебе и ангельские сны.

Мне, матушка, хотелось бы увидеть

Красавицу во сне.

Ну, что ж, увидишь.

Ты помнишь ли, мы видели в Ростове,

Когда с тобой на богомолье были,

Боярышню.

Ну, как же, помню, помню.

Ее бы мне во сне теперь увидеть,

А наяву уж не придется.

Полно!

Гора с горой не сходится…

В соборе

Молились мы с тобой одни у гроба

Угодника.

Слышим

Мы шум в дверях. Боярышня в повозке

Подъехала; за ней такие злые

И все верхом наехали старухи

И стали гнать меня.

Тебя погнали.

Погнали бы, да не велела.

Помню.

Он млад и глуп, боярышня сказала,

От матери его не оторвешь.

И на меня все время проглядела,

На выходе тронула по плечу

И за щеку меня щипнула.

Без матери балуется. Отец-то

Не чает в ней души.

Он воевода?

Не он, она в Ростове воевода.

Я, матушка, когда ее увижу,

Я ей скажу…

А что, сынок родимый?

Что не было еще в роду боярском,

Ни в княжеском, красавицы такой,

Что не видал никто, и нет на свете

Белей ее, румяней, точно цветик

Махровенький, цветет она.

Что полюбил ее я больше жизни

И матери родной.

Да что ты, что ты!

Не бредишь ли?

Я умереть готов,

Чтоб только раз еще тебя увидеть!

И то во сне. Ну спи, Христос с тобой!

Пускай тебе во сне хоть счастье снится;

Придет пора, натерпишься всего

И сладких снов уж больше не увидишь.

Входят Дементий и Максим Редриковы и хозяин.

Куда же нам, не в хлев же убираться?

Ну, сам в избе, для дочери светелка,

— на всех достанет места.

Скажи ему, что не пойдем отсюда.

Да смилуйтесь! Холопы изувечат,

Замучают, захлещут кнутьем.

Кто же

Наехал-то?

Ростовский воевода

Третьяк Сеитов с дочерью, проездом

Из вотчины.

Сынок мой бедный! Горе!

И отдохнуть с дороги не придется.

Ужли же нам в овраге ночевать!

Не выдем мы отсюда. Убирайся!

Скажи ему, что старого отца

Что им самим покой и отдых нужен.

Беда моей головушке!

Проворней!

Не ждать же вас боярину в повозке!

Мечи на двор весь хлам чужой! Очисти

И вымети избу.

С тобой, холопом,

Я говорить не стану долго. Слышишь!

Довольно места здесь: избу, светелку

Пусть их займут; а мы в сенях семьею

Останемся.

Чего ты захотел!

Велика честь!

Боярин сам идет.

Дождусь ли я! Чего же вы стоите!

Противятся, нейдут.

Здесь места много

И про тебя, боярин, и про нас.

Ты чей холоп? Кому слуга?

Боярин,

Навеки твой слуга и раб до гроба.

Я что велел?

Куда ж деваться ночью!

Мы старые с женой.

Я слова дважды

Не говорю.

Он гнать меня не смеет,

Дворяне мы.

Вы честью попросите.

Чтоб духу их не пахло! Слышал!

Николай Редриков прячется за дверь.

Подите вон!

Тащи на двор хоботье

Дворянское, бросай куда попало!

Да в шею их.

Не трогайте, убью!

Связать его! Держите руки крепче!

Гоните их плетьми!

Ужли ж на свете

Перевелись и суд, и правда вовсе.

Ну, батюшка и матушка, терпите!

Клянуся вам я головой своею

И вашими седыми головами,

Придет пора, я вымещу за вас.

Не оставляй меня живого! Лучше

Тебе и мне! Убейте вы меня!

Терплю, сынок, позор за гордость нашу,

Забыли мы, что с сильным не борись,

С богатым не тянись.

С двора гоните

И выбейте на улицу его.

Ну, знай же ты, ростовский воевода,

Что я твоей обиды не забуду!

Для памяти и днем и ночью буду

Я руки грызть свои, пока по локоть

(отталкивает холопов, вынимает саблю; те окружают Сеитова)

Не отгрызу. И если уж придется

Нам встретиться, я старое припомню.

Прощай теперь! Ходи по богомольям,

Чтоб не пришлось мне свидеться с тобой!

С двора долой плетьми, да не жалейте

Плетей моих, в Ростове новых купим.

Пугните так, чтоб за версту бежал.

Несколько слуг уходят.

Боярышня идет.

В светлице чисто,

Простор, прохлад для милости боярской.

Входит Людмила, за ней няньки и сенные девки.

Людмилушка, тяжелая дорога

Умаяла тебя и укачала;

Я сам устал; ложись, Господь с тобою,

В светелочке, подушку под ушко,

Вы, чучелы, боярышню покойте!

Помягче ей перины постелите,

Пуховые, лебяжье изголовье,

Одеть ее, окутать соболями.

Ты, батюшка родименький, себя-то

Поберегай, ты старенький старик.

Ты спи поди, а мы побалагурим

Часок-другой, пока не зазеваем

И глазоньки смыкаться не начнут.

Поди, поди, сердитый.

Не сердиться

Нельзя никак, не слушают.

С другими зол, перед тобою кроток.

Боярыня, ты не жури отца —

Родителя! Ты гневайся уж лучше

На нас, рабынь твоих и слуг покорных.

Молчи, раба! Между отцом и мною

Ты не судья. Ты старая старуха,

За старость лет тебя я чту, но все же

Я государыня твоя. Ты помни

И не гневи меня.

Не прогневлю.

Смири тебя Господь! Твой гнев боярский

Грознее мне грозы на небесах.

Прощай, дитя мое.

Прощай, родитель!

Сеитов уходит в избу, за ним идет дворецкий с фонарем и затворяет дверь, за которою спрятался Николай Редриков.

Пойдемте! Ах!

(Хочет идти в светелку и встречается с Николаем Редриковым.)

Чтоб гром тебя расшиб!

Перепугал до смерти, окаянный!

Откуда ты взялся?

Гоните, девки,

Его скорей! Беда, коли увидят!

Потише вы, отца не потревожьте!

Зачем ты здесь?

Отца и мать прогнали,

Хотел бежать, да увидал тебя,

На красоту твою я загляделся

И простоял как вкопанный!

Пошел скорей! Беды с тобой дождешься!

Увидит сам, тогда хоть в гроб ложись.

Некстати ты разговорилась много.

Дело.

И то задуть.

Позволь сказать тебе одно лишь слово!

Ну, говори скорее!

Сказал бы я, да слов таких не знаю, —

Не приберу по красоте твоей.

Что ни скажи тебе, все будет мало.

Да и сказать всего тебе не смею.

Ты глуп еще и молод. Ты не знаешь

Цены себе. Уж если ты не смеешь

Сказать девице ласковое слово,

Кому ж и сметь! Вот я не побоюся

Неслыханный! Всю ночку мне не спать,

Все о тебе гадать и думать буду,

Твои сокольи очи вспоминать.

Беги скорей! Нам больше не видаться.

А свидимся?

Дай Бог не разлучаться.

Вы, нянюшки и девушки сенные,

Ищите вы потешных слов и сказок

— утешьте вы меня!

Теперь всю ночь до бела дня мне плакать,

А вам всю ночь сидеть да утешать!