Действие второе
Кабинет монсиньора; в нем большая библиотека, картины исторического содержания, письменный стол, католический налой с подножкой для коленопреклонения. Вечер.
Явление первое
Монсиньор сидит у письменного стола и читает книгу несколько времени, потом закрывает ее.
Монсиньор. В тюрьме?.. За какое преступление?.. Я узнаю. Это открытие очень важно, оно придает новую таинственность положению Розалии… Я должен удалить ее отсюда по многим причинам. Глупо я сделал… Я слишком ясно дал ей понять мои намерения… Я обнаружил перед ней свою слабость… Она может огласить ее, а я этого совсем не желаю… Свидетелей и обличителей надо убирать подальше… С удалением Розалии весь скандал падет на доктора, — тем лучше, жалеть его нечего, а пример показать надобно. А! Вот новая мысль! Если бы этот… муж ее не сидел на цепи? Если б можно было вызвать его, как страшный призрак, как грозного судью над женой, которая покоится в объятиях другого… Без сомнения, этот буйный каторжник будет для нее страшнее инквизиции. Мысль удивительная, и, кто знает, может быть, мне ее удастся привести в исполнение!.. У меня такие связи в Неаполе, что… духовник королевы… надо будет обдумать ночью…
Входит Гаэтано со свечами.
Явление второе
Монсиньор и Гаэтано.
Гаэтано (ставя свечи на стол). Да сохранит вас господь, монсиньор.
Монсиньор. И тебя также, Гаэтано.
Гаэтано. Позвольте доложить: какой-то неизвестный человек зашел к нам.
Монсиньор. В такую пору?.. Ты спрашивал его, кто он?
Сейчас же расспросил. Сначала, признаться сказать, этот странник, да еще к ночи-то, показался мне очень сомнительным; да и рассмотреть-то его было трудно; лежит, съежившись, у самой колонны. Когда он услыхал, что я иду, вздрогнул, вскочил и стал озираться, — видно испугался. Ну, думаю, не очень страшно, и стал его расспрашивать. Пробормотал он мне что-то, да и голос у него дрожит; только можно было понять, что он опоздал в дороге, заблудился в горах и желает видеть монсиньора, чтоб попросить пристанища не надолго.
Монсиньор. В этом никому не отказывают… но в наших горах бродят бандиты.
Гаэтано. У него, кажется, нет оружия, разве спрятано.
Монсиньор. Как одет он?
Гаэтано. Почти так, как наши горные жители. Широкие сапоги, длинный плащ и калабрийская шляпа, и все это очень поношено. Ростом высок, лицо смуглое, испитое, глаза быстрые, борода всклокоченная, длинная…
Монсиньор. А как летами?
Гаэтано. Около сорока. Бог его знает, по лицу никак не разберешь, что он за человек. Может быть, он и бандит; только, знать, захворал, — дышит тяжело и насилу держится на ногах, видно устал. Не угодно ли монсиньору самому расспросить его?..
Монсиньор. Непременно. Это очень любопытно. Приведи его… но не забудь сказать моим людям, чтобы они были наготове.
Гаэтано. Уж само собою, монсиньор. (Уходит.)
Монсиньор.
Гаэтано вводит Коррадо.
Явление третье
Монсиньор, Гаэтано, Коррадо.
Гаэтано (к Коррадо). Вот вам и монсиньор!
Монсиньор. Подойдите поближе, честный человек, не бойтесь. Вы устали? (к Гаэтано) Подай ему стул!
Гаэтано подает стул.
Коррадо (садясь). Благодарю, монсиньор! (Гаэтано) И вас благодарю.
Монсиньор (к Гаэтано). Ступай!
Ну, что же вам угодно от меня? Говорите.
Коррадо. Одно только: позвольте переночевать, отдохнуть хоть немного. Я весь день шел пешком, ночь застала меня на паперти вашего храма. Благовест перед «Ave Maria»[4] разбудил во мне воспоминания детства, я почувствовал жажду молитвы и вошел в храм. Столько лет я не молился… и сегодня…
Монсиньор. Столько лет? Это дурно. Слава богу, что вы зашли к нам; мы позаботимся о вашей душе.
Коррадо. Нет, уж я сам позабочусь о своей душе.
Монсиньор. Если ваша душа больна, я вылечу ее.
Коррадо. Вылечить? Не верю; невозможно, монсиньор.
Монсиньор. Отчего?.. Если человек почувствует угрызения совести…
Коррадо. Угрызения совести?..
Монсиньор. Что вы так задрожали? Перестаньте! Успокойтесь, сын мой!
Коррадо.
Монсиньор. Совсем нет, но во всяком случае вы можете иметь ко мне полное доверие. Вы в совершенной безопасности; наша обитель имеет право убежища.
Коррадо. Я это знал.
Монсиньор. Потому и зашли ко мне?
Коррадо. Я уж сказал вам, что я нуждаюсь в ночлеге. Угодно вам пустить меня? Да или нет?
Монсиньор. Да, мой сын, да. Я вижу, что вас убило горе, а не преступление, и принимаю в вас большое участие. Ваше лицо, хотя и истомленное, вероятно лишениями, достаточно уверяет меня в том, что положение ваше не так низко, как показывает ваше платье.
Коррадо. Да, я не горец… к несчастию… Хотя я и не имел больших средств, но занимался благородным искусством.
Монсиньор. Каким?
Коррадо. Живописью.
Монсиньор. Вы сицилиец?
Коррадо.
Монсиньор. Имеете семейство?
Коррадо. Имел.
Монсиньор. Теперь одиноки?
Коррадо. Одинок?.. Ах, горе мне, если… Довольно, монсиньор, у меня только и есть надежда, оставьте мне ее. Вы меня допрашиваете, как судья; вы меня пугаете, перестаньте! Я просил отдыха для моего тела и не давал вам права мучить мою душу. Вам нет никакой надобности знать обо мне больше того, что вы знаете. Я к вам на одну ночь: проснувшись завтра, вы уж не найдете меня. Ну, монсиньор, я прошу только соломы, хлеба и кружку воды, чтобы залить огонь в моих жилах, больше мне ничего не надо.
Монсиньор. Что вы, что вы! Мы вас примем как должно. Но так как я хочу помочь вам чем-нибудь существенным, то пожелал бы знать, куда вы намерены отправиться отсюда.
Коррадо. К самой Этне, в Катанию.
Монсиньор. Если бы я знал вас несколько более, я бы мог вас отправить…
Коррадо. Благодарю.
Монсиньор. Вы туда в первый раз?
Коррадо.
Монсиньор. В таком случае последний вопрос: вы знали в Катании молодого человека Фернандо Мерано?
Коррадо. Кажется, помню… Но ведь столько времени… он учился законоведению?
Монсиньор. Именно.
Коррадо. Да, мы были знакомы, были даже друзьями.
Монсиньор. Друзьями? Ну, так я буду вам полезен, даже против вашей воли. Знайте, что этот Фернандо мой племянник и теперь здесь у меня.
Коррадо (с неудовольствием). Здесь?.. Что ж мне за дело! Мне нужен только покой, и я в третий раз прошу вас: дайте мне ночлег хоть в собачьей конуре.
Монсиньор. Подождите немного. Мой племянник рад будет вас видеть, я велю его позвать.
Коррадо. Мне не нужно никого, — я не хочу новых расспросов, с меня довольно и ваших.
Монсиньор. Что ж делать! Хоть вам и неприятно, но уж вы мне позвольте. (Звонит.)
Скажи племяннику, чтоб сейчас шел сюда; друг его из Катании желает его видеть.
Гаэтано уходит.
Коррадо. Монсиньор, имейте немножко сострадания. Вы видите, в каком я положении; зачем вы подвергаете меня расспросам, стыду… Дорого же обходится мне ваша милостыня. Но и каждый бедняк имеет свою гордость. Боже мой! Я вижу, что я попал в судилище инквизиции, и ухожу. (Хочет идти.)
Монсиньор. Остановитесь, прошу вас! Если б вы мне и не говорили, что вы родились у подножия Этны, я бы сейчас догадался по вашей вспыльчивости. Нехорошо, усмиритесь, друг мой; с таким характером недолго до беды… а часто и до преступления.
Коррадо. До преступления. (Стихает и опирается на спинку стула.) Да, правда.
Монсиньор. Я вас оставлю с племянником. Он, кажется, идет.
Коррадо. Как вам угодно.
Монсиньор. С другом вы будете откровенней! (Уходя.) Обманет меня предчувствие или нет? (Уходит направо.)
Есть речи, от которых леденеет кровь. Что я скажу ему? Что он мне скажет?.. Ах, может быть, он мне укажет какие-нибудь следы… Если только они обе живы, я буду бродить до тех пор, пока найду их… Если они уж в земле, и я за ними… У меня есть верное средство соединиться с ними навеки, и оно всегда со мной.
Входят дон Фернандо и Гаэтано.
Явление четвертое
Коррадо, дон Фернандо, Гаэтано.
Дон Фернандо (входя, к Гаэтано). Где же монсиньор?
Гаэтано. Он вышел, чтобы оставить вас наедине с вашим другом. Вот он.
Дон Фернандо (с удивлением рассматривая одежду Коррадо). Этот?
Гаэтано. Да, я вас оставлю. Если нужно будет, позвоните. (Уходит.)
Дон Фернандо. Какой-то горец?.. Не припомню… (Подойдя к Коррадо.) Где же, мой друг, мы с вами познакомились?
Коррадо.
Дон Фернандо. Давно?
Коррадо. Давно.
Дон Фернандо (пристально вглядываясь). Как будто я припоминаю… кажется…
Коррадо. Ну, да что тут! Я — Коррадо.
Дон Фернандо. Коррадо?.. Да, да… Обнимите меня… Не сон ли это? Как вы изменились!
Коррадо. А вы нисколько; очень просто: вы не страдали.
Дон Фернандо. Может быть. К тому же эта странная одежда… Каким это образом?
Коррадо. Жестокие удары судьбы…
Дон Фернандо. Понимаю… я знаю.
(быстро). Что вы знаете?
Дон Фернандо (спохватясь). Почти ничего… Знаю, что вы страдали… стоит только взглянуть на вас… (Про себя.) Не знаю, как и начать с ним.
Коррадо. О чем вы рассуждаете?
Дон Фернандо. Об этом странном случае. Могло ли мне когда-нибудь притти в голову, что я встречу вас у моего дяди, здесь, у подошвы Апеннин… Ну, расскажите же мне что-нибудь. Где вы были? Откуда идете?
Коррадо. Я не знаю.
Дон Фернандо. Ну, это еще мудренее. Но позвольте: я помню, что, когда я уехал из Катании в Рим, вы были женаты.
Коррадо. Да, был.
Дон Фернандо. И жена ваша, сколько я помню, была милая, прекрасная женщина…
Да, прекрасная.
Дон Фернандо. Где же она теперь, умерла?
Коррадо. Надеюсь, что нет.
Дон Фернандо. Вы надеетесь?.. Но как же… Разве вы рассорились? Разошлись?
Коррадо. Разошлись.
Дон Фернандо. Какая же причина?
Коррадо. Ужасная.
Дон Фернандо. Ужасная? Могу я узнать?
Коррадо. Нет.
Дон Фернандо. Вы думаете отправиться в Катанию?
Коррадо. Да.
Вероятно, вы надеетесь там найти жену?
Коррадо. И дочь.
Дон Фернандо (с удивлением). И дочь?
Коррадо. Да, мою Аду, которую я не видал четырнадцать лет. Я бы желал иметь какие-нибудь сведения о них, но, к несчастью, вы ничего не знаете.
Дон Фернандо. Кой-что знаю.
Коррадо. Что вы говорите! Они живы? Говорите скорее! Они в Катании?
Дон Фернандо. То есть… Вот что, мой друг: я могу вам сообщить кой-что о жене… но о дочери…
Коррадо. Она с матерью?
Дон Фернандо. Ну, нет.
Коррадо.
Дон Фернандо. Я ее видел, и если вы хотите опять соединиться с ней…
Коррадо. Да для чего же я и странствую.
Дон Фернандо. Так останьтесь!
Коррадо. Остаться?
Дон Фернандо. Розалия живет здесь.
Коррадо (горячо). Розалия здесь! Вы меня не обманываете?.. И я так скоро нашел ее?
Дон Фернандо. Боже мой! Вам дурно! Я поторопился.
Коррадо. Нет, ничего… У меня слабы нервы… Розалия! Но Ада?
Дон Фернандо. Я говорю вам, что дочери нет с ней.
Вы уверены?
Дон Фернандо. Совершенно.
Коррадо. Боже мой! Боже мой! Она умерла: она была такая нежненькая… Нужда, голод убили это слабенькое тельце… Все напрасно… Я ее не увижу.
Дон Фернандо. Кто знает… может быть, она где-нибудь в ученье. Успокойтесь, вы все узнаете от Розалии.
Коррадо. Да, правда, она, может быть, еще жива… зачем отчаиваться! Мне очень нужно, чтоб она была жива. Ну, проводите же меня к Розалии.
Дон Фернандо. Нельзя же так скоро… так неожиданно, ночью, не узнавши ничего…
Коррадо. Да, вы правы; мне нужно прежде узнать, многое узнать, дон Фернандо. Хочет ли Розалия меня видеть?.. Не забыла ли меня? О нет, невозможно! В таком виде я ее испугаю.
Дон Фернандо. Испугаете?.. Вы так горячо любили друг друга… а любовь извиняет все.
Коррадо. Все?
Дон Фернандо. Конечно, все… притом же Розалия была так добра…
Коррадо.
Дон Фернандо. В гувернантках.
Коррадо. В гувернантках? Моя жена! У кого?
Дон Фернандо. У особы почтенной.
Коррадо. У женщины?
Дон Фернандо. Ну, нет, у мужчины, у доктора Арриго Пальмиери… У него дочь… милая девушка.
Коррадо. Он женат?
Дон Фернандо. Вдовый.
Коррадо. Вдовый?.. Сколько ему лет?
Дон Фернандо. Лет тридцать шесть.
Коррадо.
Дон Фернандо, Да, наверное, я в том уверен.
Коррадо (пожимая ему руку). Благодарю, дон Фернандо! Но столько времени… Ах, ей было только девятнадцать лет, когда я ее оставил!
Дон Фернандо. Что же вы хотите сказать?
Коррадо. Вы спрашиваете? Слава богу, что сон мертвых вечен… Горе, если бы они могли пробуждаться.
Дон Фернандо. Что за странные мысли!
Коррадо. Не очень странные, мой друг; мне бы нужна было уснуть навеки.
Дон Фернандо. Я не понимаю, божусь вам… Во всяком случае, утешьтесь: Розалия все еще ваша жена и пойдет за вами, куда вам угодно.
Коррадо. Пойдет за мной?
Дон Фернандо. Будьте уверены. Мне кажется, вы могли бы с ней отправиться в Катанию, к семейству…
К какому семейству?
Дон Фернандо. Разве родители Розалии умерли? Но, может быть, жив брат, Алонзо?
Коррадо. Алонзо! Какое имя вы назвали… Алонзо! (Падает на стул и закрывает лицо руками.)
Дон Фернандо. Коррадо, отчего это ужасное расстройство? Я не понимаю… я не знаю, что говорить…
Входит монсиньор.
Явление пятое
Дон Фернандо, Коррадо и монсиньор.
Дон Фернандо. Пожалуйте к нам, монсиньор.
Монсиньор. Ну, кто же этот друг твой?
Дон Фернандо. Кто он?.. Представляю вам мужа Розалии.
Монсиньор (вздрогнув
Коррадо (быстро встает). Кто вам сказал, монсиньор?
Монсиньор. Так это вы?.. Но каким образом? Вы прощены? Говорите прямо, вам здесь нечего бояться.
Дон Фернандо. Мы вас спасем, во что бы то ни стало. Вы бежали?
Монсиньор. Говорите, вам же лучше будет.
Коррадо. Да, запираться не к чему: я бежал,
Монсиньор. Вы исполнили мое желание; потому что знайте, мой милый: неверное, несчастное, опасное положение Розалии так меня трогало, что я решился, при помощи духовника королевы, просить о вашем освобождении и, наверное, успел бы в этом. Ваше бегство не расстроит моих планов, напротив. Расскажите мне подробно все, что касается вашего несчастья, тогда мне будет легче хлопотать о вашем освобождении. Ну, смелее! Рассказывайте все! Потом мы вас проводим на покой, и завтра вы будете в состоянии сделать приятный сюрприз вашей жене, которая, конечно, вас не ожидает… Я вперед радуюсь за нее.
Коррадо. Ох, растравлять раны!.. Дон Фернандо уж вам сказывал, как я женился…
Монсиньор. Говорил немного.
Дон Фернандо. Я и знал немного. Я помню только, что вы до безумия любили Розалию, она тоже любила вас, против воли своих родителей, которым не нравился ваш пылкий нрав, ваш жестокий, буйный характер, что вы без всяких церемоний, недолго думавши, в одну прекрасную ночь похитили Розалию и женились. Вот что я знаю. Потом я уехал из Катании, и что дальше было, мне неизвестно.
Дальше лучше было. Предоставляю вам самим изобразить и печаль и гнев ее родителей. У жены моей был брат, Алонзо. Ему удалось уговорить отца, но не в мою пользу. Честный старик охотно прощал дочь, если она меня оставит. У Розалии уж была хорошенькая дочка; ни советы, ни просьбы, ни угрозы не могли поколебать ее; тогда задумали у меня ее похитить, и Алонзо взялся за это дело. Кроме того, клеветали, доносили на меня, представили меня подозрительным человеком… Я знал обо всем и ждал беды. Однажды ночью я заметил, что кто-то крадется к моему дому. Я притаился за углом и вдруг загородил ему дорогу. Это был Алонзо. Если б он был поумнее, ему бы бежать от меня, а он стал грозить. Мне! Грозить! Несчастный! Кровь бросилась мне в голову, жилы натянулись! Я его убил на месте!
Монсиньор. Продолжайте, несчастный!
Коррадо. Не успел я опомниться, как уж был арестован ночным патрулем на месте преступления. Суд короток. Улика налицо; я бешено сопротивлялся полиции, я был уж и прежде заподозрен, — все это увеличивало вину. Меня присудили заключить на всю жизнь.
Монсиньор. Мне кажется, судьи могли бы найти смягчающие обстоятельства в самом вашем темпераменте.
Коррадо. Может быть. Я действительно никогда не мог сладить с собой, порок у меня в крови. Четырнадцать лет заключения только подлили желчи в мои жилы. Можете себе представить, что я должен был чувствовать. Мне было двадцать восемь лет, я был артист, муж, отец, и я был, как зверь, заперт в железную клетку. Воображение мое удваивало мои мучения: я представлял себе Розалию, одинокую, презренную, нищую… но молодую и прекрасную. Чем ей жить? Или милостыней, или позором. Я ревел и бесновался от ревности, меня наказывали за буйство… Я оставил дочь, Аду, — ей не было еще двух лет, больную, бледную, как восковой ангел. Иногда мне представлялось, что она лежит во гробе, усыпанная гиацинтами; иногда, покрытая рубищем, на руках матери, протягивает свои ручонки к проходящим; чаще я видел, что она хорошо одета, резвится, прыгает в богатом доме, рассыпает дочерние ласки богатому синьору, любовнику ее матери… Эта последняя безотвязная мысль, этот страшный сон доводили меня до горячечного бреда…
Монсиньор. Верю. И в самом деле, если воображение вас не обманывало… Ах, бедный!.. Но что ж далее?
Коррадо. Далее я задумал бежать. От постоянного напряжения мозга я захворал медленной лихорадкой. Смотритель перевел меня в другое помещение, получше. Я выздоровел, но нарочно притворялся больным, чтобы за мною было менее присмотра. Так и случилось. Надо знать, как изощряются все способности заключенного! Мне удалось постепенно и с невероятными усилиями расшатать решетку в окне; потом осталось только ее вынуть. Я спустился во двор тюрьмы, потом в поле…
Дон Фернандо. Отлично!
Монсиньор. Воображаю, что вы почувствовали на свободе.
Коррадо. Нет, не можете. Надо быть погребенным четырнадцать лет; нужно считать эти долгие года, считать часами, жаждать свободы, семьи, воздуха, солнца! Мне показалось, что я ожил. Я шел всю ночь, поутру скрылся в ущелье. Один добрый человек дал мне это платье, другой, побогаче, Дал мне несколько денег, и таким образом, по гребню Апеннин, я добрался сюда.
Провидение привело вас прямо к жене.
Дон Фернандо. Смелее, мой друг!
Коррадо. О! Смелости во мне было много, и теперь еще осталась… Но когда я узнал, что моей Ады нет с матерью у этого доктора…
Монсиньор. Вашей Ады?.. Постойте… Судя по вашим словам, девочке, должно быть, шестнадцатый год…
Коррадо. Да.
Монсиньор. Это лета той девочки, у которой Розалия гувернанткой… Но сами посудите, законная дочь Пальмиери давно умерла…
Дон Фернандо. Неужели?
Монсиньор (подходя к столу…
Коррадо (вспыхнув). Кто же мать этой девочки?
Монсиньор. …
Коррадо. Ради спасения души вашей, говорите прямо!
Монсиньор. Боже мой, какой вы горячий!.. Не в моих правилах предполагать в людях дурное; но я хочу только сказать, что эта мнимая дочка не ваша ли Ада…
Ада?
Дон Фернандо. Чорт возьми!.. Это невозможно.
Монсиньор. Как знать! В числе различных предположений для объяснения этого таинственного дела…
Чтоб моя Ада называла отцом другого? Любила другого?.. Значит, видения мои не были адским бредом?
Дон Фернандо. Поверьте мне, вы заблуждаетесь.
Монсиньор.
Коррадо. Ах! Какие приметы! Я говорю вам, что она была двух лет, когда я ее оставил.
Монсиньор. Да, конечно… Но отцу не нужно примет, сама природа…
Да, сердце мне скажет… Но ведь четырнадцать лет…
Монсиньор. Расспросите Розалию; как мать она ответит вам за дочь; как жена — сама за себя.
Коррадо.
Монсиньор. Это ваши права,
Коррадо. Мои права? Не знаю, монсиньор; скажу вам только: как страстно я ни желал, что я ни делал для того, чтобы видеть Розалию, но теперь, когда я близок к ней, я готов бежать опять в тюрьму.
Зачем?
Коррадо. Не знаю.
Дон Фернандо
Монсиньор. А ты позаботься хорошенько о том и о другом. Потом завтра… Не унывайте, милосердие божие велико.
Коррадо. А правосудие?.. Милосердие божие или правосудие привлекло меня сюда?.. Вы завтра узнаете! (.)
Монсиньор. Завтра лев со свежими силами… И мы, синьор доктор, поговорим с вами. (Уходит.)