Александр Островский: Комик XVII столетия. Действие второе

Несколько комедиантов, два сторожа — без речей.

Палата в государевом дворце, над аптекой. В ней три двери: с правой стороны, в заднем углу, входная; с левой, тоже в заднем углу, в другую палату; в глубине — в комнату, назначенную для комедиантов. Посреди палаты невысокие подмостки, в виде четырехугольной площадки; сход с подмостков сзади к средней двери. Близ боковых стен скамьи. К задней стене, по обеим сторонам двери, приставлено несколько небольших рам перспективного письма, то есть декораций.

Несколько учеников-комедиантов: одни стоят кучками, другие ходят с тетрадями в руках и читают про себя. У входной двери два сторожа. Входят Юрий Михайлов и Яков Кочетов.

(Якову, который садится на скамью и опускает голову на руку.)

А если ты вдругорядь имешь бегать

И своего безделья не отстанешь,

Сидеть тебе в палате на цепи.

Проведает боярин, на орехи

Достанется.

За первую провинность

Нигде не бьют.

Помилуют небось!

Не шутки ведь! По царскому указу

Комедию Есфирь готовим наспех,

Стараемся, из кожи лезем вон,

Чтоб угодить царю, лишь ты, паршивик,

Мешаешь всем.

И убегу опять.

Чего и ждать от дурака! Поучат,

Прибавится ума в тебе.

Не знаю,

Не пробовал.

Отведаешь, узнаешь.

И что тебе неймется! Наша служба

Веселая, работы нет большой.

Отца боюсь.

Ну, вот велика птица!

Проведает боярин Артемон

Сергеевич, что из его приказа

Подьячишка, в поруху воли царской,

От дела прочь сынишка отбивает,

Задаст ему.

Когда еще задаст,

А я за все про все, и здесь, и дома,

Побоев жди! Хоть в петлю полезай!

Житье твое нельзя хвалить.

Мое-то?

Мое житье, что встал, то за вытье.

Протер глаза, взглянул на солнце красно

И взвыл, как волк на месяц.

Полно плакать!

Несколько комедиантов

Не стыдно ль? У!!

Толкуйте! Вам живется

Сполагоря, и отдых есть, и радость

На праздничных гулянках, в песне звонкой,

В ребяческих забавах и во всем,

Чем жизнь робят красна; а мне веселье

Заказано.

Слезами не поможешь;

Что плачь, что нет — все то же будет! Лучше

Бытье-житье домашнее!

Оставь его! Зачем мешаешь парню?

Ты видишь, он за дело принялся;

Пущай сидит да воет на досуге.

Потешь-ка, брат, приятелей!

Да ну его! Не хочет — и не надо.

А знатно ты рассказывал, бывало,

Животики со смеху надорвешь.

«Сидит отец, а ты стоишь».

Пристали,

Как банный лист, от вас не отвязаться.

Ну. вот: сидит отец в очках, читает,

Смутил меня лукавый, рассмеялся.

Отец очки снимает полегоньку.

«Чему ты рад, дурак? Аль что украл?

Не знаешь ты, что мы в грехах родились

И казниться должны, а не смеяться?

Не знаешь ты, так я тебе внушу.

Достань-ка там на гвоздике двухвостку!

Уныние пристойно отрочати,

Уныние, а не дурацкий смех,

Уныние, уныние…» И лупит

От плеч до пят, как Сидорову козу,

Без устали, пока не надоест.

И взмолишься, причитыванья вспомнишь,

И чешешься потом да унываешь,

Неведомо чему.

Яган Готфридыч.

Ты для чего убЕгал, Якоб Кочет?

Нехорошо. Ты думал, dummer Junge^[1],

Что грех тут есть? Не думай так! Не надо.

У нас и Бог один, и грех один.

Я пастор сам, такой, как поп у русских;

Что я греху учу, сказать лишь может

Кто не учен, совсем не штудирОван.

И глупость есть невинные забавы

Грехом считать. Теперь тебя прощаю;

А будешь, мой голубчик, уходить,

Тогда себе достанешь… Что достанешь —

Узнаешь сам. Не будет хорошо.

Толкуй себе: не грех. Тебе уж кстати

В аду кипеть, а мне так нет охоты.

Ну, вы! Пошел, готовься начинать.

Комедианты уходят. Входят Матвеев и Лопухин.

Das ist sehr schoen, dass Sie gekommen sind^[2].

Здоров ли ты, Яган Готфридыч?

Очень

Благодарю за милость, понемножку,

И так, и сяк, Herr Лопухин!

Здорово!

Ну, что твои робята?

Потихоньку,

Не торопясь, идем подальше.

Дело!

А много ль их?

Тридесять человек.

И дельные робята есть?

А Кочетов? Мне Юрий говорил,

Что больно он к немецкому языку

Старателен и шел к тебе в науку

Охотой сам. Да годен ли парнишка

На что-нибудь?

Талант большой имеет.

Чему горазд?

Такой смешной.

Покажешь

Сегодня нам?

О да! Сегодня будем

Показывать смешную штуку. Начал

Готовить их для interludium^[3].

Что делать, Негг окольничий, покуда

Своих смешных мы не имеем штук,

Из Киева достали. Без смешного

Никак нельзя, мой господин; наскучит

Материя одна без перемены.

Да только жаль, что нет свое; а надо

Свое писать смешное.

Нам смешного

Не занимать; и своего напишем,

Лишь волю дай. Гляди да слушай только,

С три короба насыплешь. Что другое,

Уж не взыщи, не вдруг у нас найдется,

Идя сюда, подьячего я встретил,

Как водится, для радости царевой,

Изрядно пьян. С великим челобитьем,

Как сноп, упал; да, прах его возьми,

Перепугал. Как что его скосило

У самых ног моих. Как боров пегий,

Валяется, являет о бесчестье.

Послушал бы, о чем он просит.

Что же,

Послушаем, вели позвать.

Эй, малый!

Шатается тут некакий подьячий

Из мастерской царицыной палаты,

Так приведи сюда!

А скоро ль будет

Комидия «Есфирь» готова?

Скоро,

Мой господин.

Для матушки царицы

Библейская Есфирь по сердцу будет.

О да, mein Herr, я понимаю. Можно

Показывать сегодня вам немного

Комидию «Есфирь», а только прежде

Proludium^[4] покажем небольшое.

Цыган и лекарь.

Комидию для чести государской

Иметь давно пора, и речи нет.

Недаром же у прочих государей

При всех дворах она заведена.

Что можно взять, возьмем у иноземцев.

Чего нельзя — покуда подождем.

Абрам Никитич! Как ты полагаешь,

Для царской ли забавы лишь годна

Комидия? Для русского народа,

Для всех чинов и званий — от посадских

До нас, бояр, — немало пользы в ней.

Не стыд ли нам, не грех ли потешаться

Калечеством, убожеством людским!

На дураков смеемся; эко диво,

Что глуп дурак! А разве то умнее:

Сберем шутов, сведем их в кучу, дразним,

Как диких псов, пока не раздерутся,

И тешимся руганьем срамословным

Бояр, думцов, правителей земли?

А наших жен, боярынь, пированья?

Глядеть-то срам! От сытного обеда,

От полных чар медов стоялых встанут

Алёхоньки, как маковы цветочки,

По лавочкам усядутся рядком,

Велят впустить шутих, бабенок скверных,

И тешатся бесстыжим их плясаньем,

С вихляньем спин и песнями срамными.

И чем срамней, тем лучше, тем угодней

Боярыням. И сами бы пошли,

Да совестно, а плечи так и ходят,

И каблуки стучат, и громкий хохот

Дебелые колышет телеса.

А дочери, на те потехи глядя,

С младенчества девичий стыд теряют,

И с бабами и девками сенными

Без матери изрядно стерю пляшут.

Пора сменить шутов, шутих и дур,

Подьячего винят за пьянство; разве

Без чарки он, без хмельного питья

Найдет себе веселье? Вековечным

Обычаем указаны ему:

По праздникам попойки круговые

С задорными речами, с бранью, с боем

И на три дня тяжелое похмелье.

За что ж винить его! Иных приятств,

Иных бесед, речей и обиходов

Не знает он. А покажи ему

Комидию, где хитрым измышленьем

И мудростью представлены, как въявь,

Царей, вельмож, великих полководцев,

Философов дела и обхожденья;

И дум, и чувств изведав благородство,

Весельем он бесчинства не почтет.

Простой народ, коль верить иноземцам,

В комидии не действо, правду видит,

Живую явь: иного похваляет,

Готов и сам вмешаться в действо. Хочешь

Испробовать? Подьячему прикажем

Остаться здесь, на действо поглядеть.

Ну, что ж, изволь! А зашумит, так можно

И в шею гнать, боярин не велик.

Поди сюда, и снова без утайки

Рассказывай поряду, кто и как,

И чем тебя обидел.

Государь,

Абрам Никитич, милости боярской

Прошу твоей.

Сиротским делом

Обижен я и, государь, являю

Перед тобой обиду.

На Якова Матвеева, палаты

Царицыной закройщика.

А чем же

Обидел он тебя?

Сидел в палате

Сегодня я на месте, где садятся

Подьячие, а он, Матвеев Яков,

За поставцом сидел, где платье шьют,

И молвил мне: «Хорош бы ты подьячий;

Зачем-де пишешь, высуня язык?

И ты себе язык откусишь». В том

И жалоба моя, и челобитье.

И лаял ты его, я чаю.

Лаял

Неистово. Ужли ж стерпеть?

Обида

Не малая.

Уж это ль не обида!

Какой еще! И как ты перенес?

Диковина, Василий.

Государь,

Абрам Никитич, смилуйся, пожалуй!

Еще чего не скажешь ли?

Боярин,

Греха боюсь, от скуки упиваюсь.

А мне-то что? Женись!

Не раз сбирался —

Никто нейдет.

Уж я не виноват;

Недобрую себе ты нажил славу

Между невест.

Твое велико слово:

Посватаешь, пойдут. В твоем приказе

Невеста есть, из мастериц, золотных.

Посватаю, женю тебя, Василий!

Останься здесь, дождись меня в палате;

Смотри туда!

Не прогляди смотри! А что увидишь,

Не сказывай!

Начать могу?

Хозяин

Не я, а ты в палате.

Юрий Михайлов и несколько комедиантов ставят и укрепляют на заднем краю площадки раму, на которой написан домик. Рама ставится несколько отступя от краю, чтобы сзади ее оставался проход, а так как рама уже площадки, то и по обеим ее сторонам остаются небольшие из-за нее проходы. Перед рамой ставят скамью. Юрий Михайлов остается на площадке с тетрадью в руках. Матвеев и Лопухин садятся на скамью с левой стороны. Грегори сажает Клушина на скамью с правой стороны; тот упирается, он сажает его за плечи насильно и садится с ним рядом.

Ciganus exit^[5]. Яшка, выходи!

Уходит за раму, с другой стороны выходит Яков Кочетов, одетый цыганом.

Proludium (на площадке). Цыган, потом лекарь и слуга.

Чахбей, чахбей!

Когда ж люди видали,

Чтоб цыгане с голоду пропадали!

А уж я ныне того дождался,

До самого нельзя — вплоть домотался.

Такая, право, забота:

Работать не берет охота,

А бродишь день до вечера,

И украсть тебе нигде нечего.

Нашла на меня напасть,

Приходит с голоду пропасть,

И стал я без хлеба в тоске,

Как без воды рыба на песке.

Лягу-ка я спать наудачу!

Уж либо голод переспится,

Либо что съестное приснится.

Ну, как не так! Приснится, дожидайся!

Ложись, ложись!

Не надо говорить.

Молчи, гляди и слушай!

Цыган видит во сне сало, ловит его зубами, понемногу приподнимаясь, и просыпается.

Вот кой-что и хорошенькое приснилось,

Около губ ветчинное сало билось.

Я было за ним потянулся,

Да так ни с чем и проснулся.

Лягу на счастье сначала,

Не увижу ли опять сала

Что твой кузнец клещами.

(Ложится опять. Клушин хохочет. Грегори зажимает ему рот. Цыган опять видит сало и тянется за ним.)

Ну-ка, еще, ну-ка, еще поближе,

Опустись маленько пониже!

Вскакивает, ловит руками и бежит за раму. С другой стороны выходят лекарь и слуга с ящиком медикаментов. Цыган, не поймав сала, возвращается печальный.

Распропащая голова моя!

Да кака тут лиха болись?

Не ел, никак, две недели,

От того все черевья помлели.

Varia sunt mi medicamenta ad manus^[7].

Знаю, что ты обманешь;

Да уж ты поверь мне, цыгану,

Мало стало проку от обману.

Знать, что обман плохо помогает,

Коли цыган с голоду пропадает.

Мне бы теперь кусок сала,

О, quam pulsus est gravis!^[8]

Что ты меня давишь!

Вот чудак, щупает да в сторону плюет,

А что цыган голоден, того не чует.

Hic medicamenta^[9].

Да не пойдет это в губы.

Говорит, что болят у него зубы.

Болят у него денте!^[11]

Ubi sunt instrumenta?^[12]

Сядь-ка, брат, благо все готово.

Вот мне любезное слово.

Слава богу, добрый человек попался.

Надо мне поплотней усесться,

Чтоб за все голодные дни отъесться.

Привалило счастье цыгану.

Господин лекарь, принимайся! а я держать стану.

Зачем держать? Стол подставьте,

Да печеное порося поставьте,

Да глядите издали, коли не видали,

Как люди поросят с костями едали.

Болтай еще! Порося ему дать!

Аль ты меня хочешь, что кобылу, взнуздать?

Quam dentes sunt lati!^[13]

Да что вы, черти прокляти!

Ай, ай, ай-ай.

Батюшки мои!

Ой, смёртушка! Ой, смерть моя приходит!

Сиди, сиди, молчи!

Да мочи нет.

Заткните рот ему тряпицей старой!

Ой, замолчу! Ой, смерть! Ой, замолчу!

Присядь-ка, мы еще дернем.

Да и так вытянули зуб с корнем.

Я думал, он от голоду полечит,

Знать, ума у тебя много,

Вздумал ты, жид тонконогой,

Коли зубов не станет,

Так и голод от человека отстанет.

От таких чертей лекарей

Бежать было цыгану поскорей.

Беги, благо ты парень вострый,

А то вытащит тебе зубы вдосталь.

Деньги где? Деньги заплати-ка!

Попробуй цыгана догони-ка!

Так вот тебе! Вот тебе! Получай!

Без денег больного не отпускай!

Ох! Много мне от тебя передачи!

Нечего делать, давать тебе сдачи.

По-русски вот как! Отведай мою закуску.

(Берет немца поперек, бросает на землю и бьет палкой.)

Вот тебе гей! лекаришка!

Некрещеный лоб, паршивый паричишко!

Валяй его! Валяй! Вот так! Прибавь!

Прибавь еще!

Пусти-ка, немец.

Постой-ка, я пойду ему прибавлю.

Гоните вон его! Гоните в шею!

Робят твоих.

Смешить горазды!

Очень

Благодарю.

Теперь Есфирь?

Сейчас.

Пожалуйте, войдите здесь в палату!

В минуту все у нас готово будет.

Провожает Матвеева и Лопухина в соседнюю комнату. Комедианты и сторожа прибирают на сцене; выходит Яков Кочетов, переодевшись в свое платье.

С добра ума убраться поскорее!

Потешно им, а мне веселья мало.

Смеются все, а у меня мурашки

По коже-то от пяток до затылка,

И волосы вздымает дыбом, словно

Отбегаюсь, хоть на цепь посадите,

Хоть режь меня. Парнишка молодой,

Душонка-то изныла. Мне ли тешить,

Ломать себя, чужую образину,

Цыганскую, жидовскую, чудскую,

Напяливать на облик православный,

Веселым быть и веселить других,

Когда в глазах зияет ад кромешный,

Над головой отцовское проклятье!

Кому Есфирь, а мне душа нужна.

Греха боюсь, уйду. Прощайте, братцы!

Ушел, ушел! Держите!

Сторожа подходят к двери. На шум выходят Матвеев, Лопухин, Грегори, Юрий Михайлов и остальные комедианты.

Матвеев, Лопухин, Грегори, Юрий Михайлов, комедианты и сторожа.

Держи его! Как вихорь полетел.

Ловить его! Ловить его бегите!

Что делать нам, mein Gott?^[15]

Никак не можно

Показывать Есфирь.

О чем тревога,

И кто ушел?

Да Кочетов Яшутко.

Не в первый раз ему. Отца боится,

И бегает от дела.

Разве мимо

Отцовского согласья Яков взят?

Охотился, и взяли, государь.

Его печаль отца спросить, не наша.

Уж больно лют старик, ему забота

Как ястребу курчонка. Батогами

Пугнуть бы их обоих — то ли дело!

И Якову наука, и отец

Помягче б стал.

В уме ли ты! Иль мало

Ругают нас бояре, так и ловят

Поймать у нас хоть малую оплошку,

Царю донесть и делу помешать.

Без Якоба не можно и не будет

Комидия готова.

Постарайся!

Один ушел, другой и все уйдут,

И я уйду.

А ты сердит, я вижу.

Разве

Талент башмак, что можно их менять,

Один долой, другой надел?

Ну, как же

Помочь беде? Помехи, вижу, много

Со всех сторон: кто с умыслом, кто спросту

Мутит народ, по всей Москве разносит,

Что будто мы готовим государю

Бесовскую потеху. Не уймешь

Народную молву, пока не скажешь

С Постельного крыльца, что действо будет

Из Библии, Есфирь.

Да не нажить бы

Себе беду другую, горше первой!

Указывать на Мордохея будут,

Отыскивать Амана меж собой.

Не надо, мол, не плачьте, пошутили.

Нельзя, никак не можно мне без Якоб.

Другого нет, и нет, и негде брать…

Ну, как же быть, не знаю, право. Палкой

Медведей лишь к плясанью понуждают,

Людей нельзя.

Дозволишь молвить слово?

Ну, молви, что ль, скорее!

Государь,

Затеяно, так надо кончить дело;

Берясь за гуж, не говори: не дюж.

Ломать, бросать иль портить початое?

Ужли отстать от Якова? Да я

Возьмусь тебе, что Кочетов Кирило

И сам придет, и сына приведет

Схлопочешь, рубль за мною.

Рублем на рубль ответить мне немочно,

А голову кладу свою в поруки,

И кланяться, чтоб только взяли сына.

Ну вот, не плачь, Яган.

Пора идти к царю на званый пир.

Уходят, все с низкими поклонами их провожают.