Александр Островский: Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский. Часть II. Сцена пятая

Олесницкий, каштелян мологоский; посол Сигизмунда.

Музыканты, песельники, стража; поляки и польки, родственники Марины и гости.

Выходят Дмитрий и Олесницкий; за ними бояре: Шуйский, Голицын; паны: Мнишек, Вишневецкий и другие; Марина со своей свитой.

Пан мологоский! брага Сигизмунда

Не вижу я любви его. Скитальцем

Я в Кракове почету больше видел,

Чем здесь теперь, когда я сел на царства

Великие, когда страны полночной

Единым обладателем я стал.

По-братски ли не признавать титулов

Наследственных, от Бога нашим предкам

Дарованных? Титулы много значат,

Когда они действительны: не словом,

А делом я коронами владею

Великих царств. Мы брата Сигизмунда

Наследственных титулов не лишаем

И королем наследным свейским пишем,

А он король — лишь только на бумаге.

Дивлюсь ему! Иметь в своем титуле

Наследные права и спать спокойно!

Имей-ка я хоть тень такого права,

Я б свейскую корону с боя отнял.

Для личных прав и выгод, короли

Покой страны и подданных нарушить.

А если так, я б вашу Польшу бросил,

Без вас бы отнял свейскую корону,

Потом бы стал и Польшу доставать…

А впрочем, пан, оставим разговоры.

Мы вечер посвящаем на забавы.

Я утром — Царь, а вечером — любовник,

Вздыхающий у ног своей богини.

Мы танцевать хотим!

Здесь ваша воля —

Закон для нас. Эй! Музыку и песен!

Музыка. Царь с царицей и поляки танцуют польский.

Москва шумит, поляков обижают.

Вельможный пан боится хлопов глупых?

Вельможный пан боится или нет,

Он знает сам про то; а Шуйский знает,

Что чернь в Москве недаром зашумела.

Послов не бьют.

Пока страна покойна.

Скажи царю, просите для защиты

Стрельцов себе!

Царю мы говорили;

Не верит нам.

Басманову скажите!

Покойней нам, вернее, если Шуйский

Дай руку, пан!

Изволь! Ручаюсь Богом,

Что волосом тебя никто не тронет.

Без шапки воевода Сендомирский

И спину гнет на старости кольцом.

Тебе пример дает.

Случись еще подобная тревога,

Я жолнерам стрелять велю.

Тем хуже! Царь московский,

Не выдавай гостей своих в обиду!

Кацапов глупых тысячи четыре

Вчера сошлось с дубьем к моим воротам.

Аль царь забыл, так я ему напомню

И подданным его, что Вишневецким

Он сам служил холопом при конюшне.

Он должен бы беречь моих холопов,

Они ему товарищами были.

Не обижай меня и дочь-царицу,

Прошу тебя! Мы после, Вишневецкий,

Поговорим с царем наедине

И выпросим охраны понадежней.

У вас паны мазурку лихо пляшут,

Глядеть на вас потешно.

Не мешает

И нам себе завесть такую пляску,

Особенно на свадьбах.

Мы, поляки,

Когда у нас нет дела иль войны,

Хоть каждый день плясать готовы.

То же

И мужики у нас: как пьян, так праздник,

И заплясал.

Вам надо поучиться

У рыцарей и делу и забавам.

Ну, дело-то мы знаем без ученья,

А пляскам вот не худо поучиться.

Да только мы, паны, не будем сами

Боярских ног ломать другим в потеху:

Холопов мы по-польски изнарядим

Moskiewskie barbarzystwo[Московское варварство (польск.).!].

Так-то лучше!

Скажи мне, князь Василий, ты московский

Простой народ как на ладони видишь,

Откуда в нем такая перемена?

А как мне знать! С утра до поздней ночи

Я во дворце толкусь, у государя;

Сегодня пьян, а завтра сплю с похмелья —

Я ничего не вижу и не слышу.

Мятеж в Москве.

Унять народ легко — добраться нужно,

Кто возмутил, кто вести распускает.

Разыскивай!

Сказать ли государю,

Иль подождать?

Скажи, правее будешь.

Вельможный пан, ты видишь, мы хлопочем

О тишине и вашем успокое.

Dzinkuji?^[17], пан Голицын; мы за ласку

Заплатим вам.

Мы вас за то похвалим

Перед царем, которого из Польши

Мы дали вам.

А из чего ж мы бьемся.

Мой глаз везде, мне тотчас все известно;

Без ведома и воли нашей, царской,

Ничто в Москве не может совершиться.

Вам можно спать спокойно. Мы за это

Поручимся. Разведайте, бояре,

О чем шумит народ, чего он хочет?

Признаться, я большой беды не вижу

От драки пьяных польских челядинцев

С торговцами московскими. Однако ж

И разыскать виновных не мешает.

Вдвоем, втроем дерутся — будет драка;

А в тысячах не драка уж, а бунт.

Пословица такая есть: «У страха

Глаза велики», — пан ясновельможный!

Народный шум гостей моих пугает;

Уверьте их, бояре, что я принял

Свою державу крепкою рукой.

Бог дал, у нас народ не то, что в Польше:

Земля царю, а царь народу верит.

У вас мятеж и рокош^[18] каждый день.

А если вам и тут все рокош снится,

Для верности прикажем днем и ночью

По улицам стрельцам ходить дозором…

Не разберешь, кто прав, кто виноват!

Вчера, в ночи, поляки на Никитской

Уволокли.

Вы слышите, паны!

Все разыскать и наказать виновных!

Потачки нет ни русским, ни полякам.

Ты, Ян, зачем?

От немцев с донесеньем.

Они уведомляют

О мятеже в Москве.

Вы надоели

Мне с мятежом.

Мятежников прогнали,

Попался в плен и приведен сюда.

Он поносил тебя позорной бранью.

Диковина! Откуда только смелость

Доносчики берут царя тревожить

В такие дни! У государя гости,

Он целый год царицу ждал в Москву;

Привел Господь, соединил их браком;

На первых днях медовых друг на друга

Глядеть бы им да любоваться только,

А немцы тут с доносами. Басманов,

И ты туда ж! Да разве нет боярства!

Иль думы нет у цесаря! Не хуже

Басманова мы бережем его!

Скажите нам, мы разберем, в чем дело,

Не доводя напрасно до кручины

Державную чету.

Скажите немцам,

Их службою, за преданность хвалю;

Но если преданность еще покажут

Такую же, велю их батогами.

Пойдем, паны, и снова отдадимся

Веселию — тяжелые заботы

Правления на верных слуг возложим.

Бояре, вы сейчас же допросите

Изменника и разберите дело!

Темна вода во облацех небесных!

Не Шуйский ли затейщик этой смуты?

Подозревать бояр своих ближайших

И каждый час беречься их измены —

Так жить нельзя. Ты выведи мне ясно

Изменников, я их не пожалею,

Не только Шуйских, половину думы

Они — друзья мои, и я им верю…

Басманов! нам с тобой бояре нужны.

Правители плохие мы: не знаем

Цены казне, цены своим речам —

Мы воины. Сноровка вековая.

Боярская, за нас управит землю,

Поддержит честь ее в делах посольских;

А мы с тобой все лето воевать,

А зиму всю гулять да пировать.

Какой-то бунт, я слышала, бояре

Затеяли. О чем они бунтуют,

Вели спросить да запереть их крепче,

И танцевать начнем с тобою снова.

Иду, иду! Живее нам мазурку!

Музыка. Танцы и песни. Шуйский и Голицын входят.

Великий царь, мятежника я видел

И опросил. И смех и горе с ним:

Дурак и пьян!

Мотает головою

И языком лепечет, как спросонков;

Не разберешь. Глядеть и слушать дивно.

И трезвый он умней того не будет,

Каков теперь. Вели его покликать,

Изволь взглянуть! Увидишь, что не стоит

И гнева он.

Позвать его сюда!

Бучинский уходит.

Зови гостей ко мне, в мои покои,

Я приказала маски приготовить.

Прогнать его!

Освободить!

А немцам,

За глупость их, построже пригрозить!

Так вот чего, паны, вы испугались!..

Пойдемте все в царицыны покои;

Она своих гостей потешить хочет

Невиданной еще в Москве утехой.

Краса моя, я счастлив бесконечно!

Моя любовь достигла торжества.

Она меня звездою путеводной

К величию и трону привела;

Безумную, кипучую отвагу

Вливала в грудь. И стала мне знакома

Безмерная та сила Александра

И Цезаря, которая героям

Ты, гордая красавица, просила

У бедного, бездомного скитальца

Венца себе. Тебя короновал я

И посадил царицей стран полночных.

Я сам сковал себе свое блаженство,

И тем оно дороже для меня!

Героем я рожден! Великой доле

И доблести завидовать лишь можно,

Отнять нельзя — отнимет только смерть!

Все уходят за царицей, кроме Дмитрия и Басманова.

Голицына и Шуйского без шуму,

Когда пиры мы кончим, посадить

За приставы, всю их родню, знакомых

И близких им! Не подавай и виду:

Пусть думают, что мы не бережемся.

У них в глазах недоброе!