Александр Островский: Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский. Часть I. Сцена вторая

Рубец-Масальский, князь Василий Михайлович,

Десятские, венгры, поляки, запорожцы, казаки, татары, немцы, польские латники, бояре, дворяне, купцы, стрельцы и всякий народ обоего пола.

Налево дворец, направо Архангельский собор; у Красного крыльца Маржерет и немецкая стража; от крыльца до собора стрельцы и польские латники. Вся площадь и здания покрыты народом; впереди, между народом, Конёв и калачник. Колокольный звон и музыка. Бояре: Мстиславский, Василий и Дмитрий Шуйские, Воротынский, Голицын, Куракин, Масальский, Бельский — выходят из Успенского собора и становятся подле крыльца. Мстиславский, в сопровождении двух бояр, идет во дворец и возвращается с хлебом и солью. На ступенях крыльца Савицкий.

К Архангелу, к родителям пошел!

Какой народ за ним! Все в разном платье.

Известно кто: черкасы, угры, ляхи.

А кто их знает!

Ну, полно ты! Бесов сейчас узнаешь.

Отведены глаза, на нас мечтанье

Напущено.

А ты узнаешь беса?

Так вон гляди! как есть в своем наряде.

И то ведь бес. Глядите-ка, робята!

Мы прокляты, живем без благодати,

И волен бес над нами: патриархом

Мы отданы ему во власть; он кажет

Что хочет нам, а мы глядим и верим.

Да вправду ли?

Молчи да слушай, глупый!

Басманов выходит из Архангельского собора.

Десятские и сотские, смотрите,

Чтоб тесноты от множества народа

Не сталося, да накрепко блюдите,

Чтоб пустотных речей не говорили.

А буде кто лишь только заикнется

И патриарха, взять его скорее

За приставы, потом ко мне привесть.

Боярин наш Петр Федорыч, сироты

Мы бедные, дозволь взглянуть поближе

На батюшку, на наше солнце красно.

Ты кто таков?

Калачник, государь.

Почем меня ты знаешь?

Как, боярин,

Не знать тебя? Кто всех бояр храбрее?

Кто всех умней? Петр Федорыч Басманов.

Ты с виду прост, а не дурак, я вижу.

Ну, рад ли ты, калачник, государю?

Уж так-то рад, что и сказать нельзя;

Пригожих слов, по глупости, не знаю.

Пустить его поближе.

Я, робята,

Вам помогать.

Ну ладно, встань вот здеся,

Поталкивай, осаживай назад!

Веселый день, играет солнце красно

На золоте крестов церквей соборных.

Пора взыграть и солнышку над нами!

При ярком блеске солнца над Москвой,

Прошедшее каким-то сном тяжелым,

Мучительным, минувшим невозвратно,

Мне кажется. Великие потомки

Князей удельных и бояр исконных,

Мы не жили, мы только трепетали:

Не сон ли то, что царь Иван нарочно,

По выбору, губил мужей совета

И воевод, бестрепетных во бранях?

Ему царей татарских покоряют

И городы немецкие берут,

От крымских орд Москву оберегают,

А он, едва опомнившись от страха,

На сковродах железных воевод

Огнем палит и угли подгребает!

Напомнил ты родителя кончину,

Победоносца князя Михаила

И опечалил сыну ясный день.

А легче ль нам от Годунова было?

Ты то скажи, Ивана-то оставь.

Терпели мы владык своих законных

Столетний гнев, потомков Мономаха,

А выходцев ордынских с корнем вон.

Ох, речи смелы!

Время таково.

Ты не привык; ну, ничего, привыкнешь.

К мучительству труднее привыкать,

А к воле легче.

Да, настало время

Вздохнуть и нам. Димитрий, Богом данный,

Иную жизнь боярства и царей;

Оставит он татарские порядки;

Народу льготы, нам, боярам, вольность

Пожалует; вкруг трона соберет

Блистательный совет вельмож свободных,

А не рабов, трепещущих и льстивых,

Иль бражников опричнины кровавой,

На всех концах России проклято́й.

Веселый день!

И царь у нас веселый:

Сам молится, а музыка играй!

Повеселить отцов и дедов хочет.

Давно они в тиши гробниц смиренно,

Под пение молебное, под дымом

Кадильных ароматов, почивают

И музыки доселе не слыхали…

Прими, Господь, и упокой их души,

Царей, цариц и чад их благоверных,

Скончавшихся и здесь похороненных,

Царя Ивана, Федора-царя!

Неладно, князь Василий, княж Иваныч!

Ты знаешь сам, в день радости царевой

Речей и лиц печальных не бывает;

Все веселы.

Промолвился оплошкой.

В церквах поют заздравные молебны,

А он оплошкой панихиду начал.

О здравии молись! За упокой-то

Ты сродников своих помянешь после.

Ты подожди родительской субботы.

Царя Ивана рано позабыли:

Оплошек не было; за них он на кол

Сажал, бывало.

Нет, Иван-то только

Приказывал, сажал-то ты с Малютой

Скуратовым.

Молчать бы нам, бояре,

Пригожее.

Я замолчу, я смирен.

Не бойся злой собаки, бойся смирной.

А Бельский все Ивана вспоминает;

Кому что мило, тот про то и грезит.

У них в крови с Басмановым холопство;

По их уму: не хам — так не слуга.

А Шуйский все родней своей кичится.

Как ни кичись, родней родного сына

Не сделаться.

Голицыным все воли

Недостает.

По Курбскому пошли;

Литва мила, завидно панам-раде!

Идет, идет! — Давай дорогу шире! —

Проваливай!

Да ты лупи их крепче!

Затылок наш к побоям притерпелся.

Ты православной шеи не жалей!

Дмитрий выходит из собора, за ним бояре и дворяне, Бучинский, поляки, венгры, запорожские и донские атаманы Корела и Куцька. Звон и музыка.

Весь народ

Отец ты наш! ты наше солнце красно!

Пресветлый царь и князь великий Дмитрий

Иванович!

Не торопись, поспеешь!

Боярам честь потом, а немцам прежде.

Дай с немцами ему наговориться.

Ну, Маржерет, мой храбрый капитан!

Вы — молодцы, вы бьетесь лучше русских.

Ты — мой слуга! Я знаю, ты не станешь

Жалеть врагов моих; а так же больно

В Добрыничах. Ты что на это скажешь?

Votre majeste!^[1] Доколе капля крови

Французская останется во мне,

Я ваш слуга; я только жажду часу,

Чтоб показать пред вашими глазами

И преданность французскую и храбрость,

И умереть пред вашим Majeste!

Добрынской битвы долго не забудешь!

Побили нас! О боже, як побили!

Надейся вот на этих атаманов;

Вы, лыцарство, всех прежде утекли.

Да дуже ж бьются нимци, вражи диты.

Вперед бегут, как дурни, запорожцы;

И побежишь! Крещеные мы люди,

А немцам что… им черти помогают.

Ось так! Ось так! Корела правду каже,

Як бы не бис, мы б, мабуть, не втекли.

Придет пора, тогда тебя я вспомню;

Я здесь, в Москве — среди своих детей,

И мне не нужно иноземной стражи.

А вот начнем войну с султаном турским,

Тогда пойдем, мой храбрый Маржерет,

Зубрить мечи и бердыши стальные

О бритые затылки бесермен.

Мне хочется померяться с тобою;

Ты храбр, а я завистлив; ты, я знаю,

Доволен будешь мной, jak boga kocham!^[2]

Ruft: «Hoch! vivat der Kaiser!»^[4]

Заохали, собаки.

В народе смех.

Пресветлый царь и князь великий, Дмитрий

Иванович, всея Руссии, Божьим

Произволеньем чудно сохраненный

И покровенный крепкою десницей

Наш государь и самодержец, ныне

Пожалуй нас, вступи в свои хоромы

И на отеческом престоле сядь!

Мне Бог вручил московскую державу

И возвратил родительский престол.

От юных лет невидимою силой

Я сохранен для царского венца.

Родной земли пределы — возвращаюсь

Непобедимым цесарем, карая

Врагов своих и милуя покорных.

И радостно вступаю в отчий дом

Творить и суд и милость. Вам, бояре,

Мы скажем завтра жалованье наше.

Сегодня пир; гостей иноплеменных

Мы удивим московским хлебосольством.

По площадям велю вина поставить —

Гуляйте все с утра до поздней ночи

На радости о нашем возвращенье.

Храни тебя Господь на многи лета

И одоленье даруй над врагом!

Великий царь, дозволь ты мне, холопу,

Усердие явить перед тобою!

Мы, государь, с Барановым, с Масальским

Хотим скакать к народу — благо, много

—

И с лобного поклясться всенародно

Целуя сей животворящий крест,

Что ты наш подлинный царевич Дмитрий,

Почившего царя Ивана сын.

Зачем скакать и всенародно клясться!

Народ меня не позабыл и любит.

Ты видел сам сегодняшнюю встречу,

И моего приказу нет тебе.

Но если ты усердствовать желаешь,

Благодарю, я воли не снимаю.

Скачи к народу, говори, что знаешь…

Идем наверх!

Те Deum laudamus!^[5]

За нами, pater!^[6]

Уходит во дворец, за ним Мстиславский, Голицын, Дмитрий Шуйский, Воротынский, Куракин и другие: Василий Шуйский останавливается на слова Бельского.

Князь Василий!

За нами, что ль? Оно бы не мешало

Поправить грех, покаяться народу.

Не ты б молол, не я бы это слушал!

Тебе учить меня не довелось.

Я стар, Богдан, да на подъем не легок.

И молода боярская их честь.

Ну, пусть они и скачут вперегонку

С черкасами и польскими панами;

А мне с Мстиславским в царские хоромы —

Идем, бояре!

— ближний государю,

Ужли стерпеть обиду от Василья?

Не выдай нас! Тебе стерпеть обиду,

Так нам житья от Шуйских не видать.

Нет, я не дам себя обидеть даром,

Не дам себе дорогу перейти.

Я поклялся царю и государю

Беречь его и выводить измену;

И выведу царю измену их.

Подходит десятский.

Чего тебе? Что надо?

Петр Федорыч, купчину изымали:

Мутил народ и пустотные вести

Рассказывал о старом патриархе.