Действие четвертое
ЛИЦА:
Кручинина.
Незнамов.
Коринкина.
Миловзоров.
Дудукин.
Шмага.
Муров.
Гости и прислуга.
Лунная ночь. Площадка в большом барском саду, окруженная старыми липами; на площадке скамейки и столики ясеневые, на чугунных ножках; на сцену выходит терраса большого дома, у террасы рабатки с цветами и вьющимися растениями. На террасу из дома стеклянная дверь и несколько окон; в доме полное освещение.
Явление первое
На одной скамейке сидят Незнамов и Миловзоров, на другой — Шмага; он смотрит то на луну, то по сторонам, вздыхает и принимает разные позы.
Миловзоров. Что ты, Шмага, вздыхаешь? Чем недоволен, мамочка?
Шмага. На луну сержусь.
Миловзоров. За что?
Шмага
Миловзоров. Ты, мамочка, не понимаешь поэзии, а я сижу и про себя думаю: «Эка ночь-то!».
Шмага. Как бы хорошо в такую ночь…
Миловзоров. По Волге кататься?
Шмага. Нет, в трактире сидеть.
Миловзоров. Ну, что за вздор! В трактире хорошо зимой. На дворе вьюга или мороз, квартиры у нас, по большей части, сырые или холодные; в трактире светло и тепло.
Шмага. И весело.
Миловзоров. Ну, а летом там душно, мамочка.
Шмага. А ты вели окно открыть; вот тебе и воздух, и поэзия! Луна смотрит прямо тебе в тарелку; под окном сирень или липа цветет, померанцем пахнет…
Миловзоров. Это от липы-то?
Шмага. Нет, от графина, который на столе стоит. Петухи поют, которых зажарить еще не успели.
Миловзоров. Петухи! Проза, мамочка! Ты, вероятно, хотел сказать: соловьи.
Шмага. Да ведь это по деньгам глядя: много денег, так до соловьев просидишь, а мало, так только до петухов. Соловей зарю воспевает, попоет, попоет вечером да потом опять на заре защелкает; а петух полночь знает, это наш хронометр. Как закричит, значит, наш брат, бедняк, уходи из трактира, а то погонят. (Смотрит на луну и вздыхает.) волк поглядит, поглядит, да и взвоет таково жалобно. Давай, Гриша, завоем в два голоса! Ты вой, а я подвывать стану с разными переливами; авось хозяин-то догадается.
Незнамов. Тебе, видно, не очень худо; ты еще шутить можешь, а мне, брат, скверно.
Шмага. Ну, и мне не легче.
Незнамов. Ты доберешься до буфета, у тебя и пройдет твое горе.
Шмага. А тебе кто ж мешает?
Незнамов. Мне это средство не поможет; пожалуй, хуже станет.
Миловзоров. Ну, не скажи, мамочка!
Шмага. А ты попробуй, чудак, попробуй!
Незнамов. Не проси; и то, кажется, попробую.
Шмага. Что ж это такое, в самом деле! Назвал человек гостей, а занять их не умеет.
Миловзоров. Ну, уж это ты напрасно, мамочка. Нил свое дело знает. Солидные люди у него играют в карты, молодые разговаривают с дамами.
Шмага. А актеры?
Миловзоров. Чем же актеров занимать? Они сами должны оживлять общество.
Шмага
Миловзоров. Всему свой черед, мамочка. Теперь чай пьют; не хочешь чаю?
Шмага. Нет, уж это сами кушайте! (Вздыхает.)
Входит Коринкина.
Явление второе
Незнамов, Миловзоров, Шмага и Коринкина.
Коринкина. Господа, что же вы удаляетесь от общества? (Незнамову.) А вы что надувшись сидите, отчего нейдете к нам?
Незнамов. Зачем я вам понадобился?
Коринкина. Кручинина уж два раза про вас спрашивала. Она очень хорошо о вас отзывается.
Незнамов. Да хорошо ли, дурно ли, это мне все равно. Я вообще не люблю когда про меня разговаривают. Ах, уж оставили бы вы меня в покое. Точно у вас нет другого разговора!
Коринкина. Да что вы за недотрога! Уж и хорошо-то про вас не смей говорить. Кручинина находит, что у вас талант есть и много души.
Шмага
Миловзоров. Для комиков — это так; но есть и другие амплуа.
Шмага. Да вот ты каждый день любовников играешь, каждый день в любви объясняешься; а много ль у тебя ее, души-то?
Миловзоров. Я нахожу, что для здешней публики достаточно, мамочка.
Шмага. Для публики достаточно, а для домашнего употребления, брат, мало.
Незнамов. Желал бы я знать, как настоящие великие артисты в обыкновенной жизни себя ведут? Неужели так же притворяются, как на сцене?
Коринкина. Вероятно. Много надо опытности, много надо пожить на свете чтобы выучиться отличать настоящее чувство от поддельного.
Незнамов. Так, значит, надо ждать, пока состаришься? А до тех пор все будут тебя обманывать да дураком звать. Покорно вас благодарю. Лучше совсем не верить никому.
Коринкина. Да, пожалуй, что так.
Шмага. Душа-то у Незнамова есть, это правда; да вот беда-то, смыслу-то у него мало; не знает он, куда ее деть, куда ее расходовать.
Незнамов. Это ты правду говоришь.
Шмага. А вот я хочу узнать, есть ли у вас душа, Нина Павловна?
Коринкина
Шмага. Я согласен, что меня, актера Шмагу, можно в порядочный дом и не пускать; ну и не пускайте, я не обижусь. Но ежели пустили и тем более пригласили, то надо принять в соображение мой образ жизни и мои привычки. Если у вас есть душа, то распорядитесь…
Коринкина. Понимаю, понимаю. У меня есть душа, я уж давно распорядилась. Я затем и пришла, чтоб пригласить вас.
Шмага. Пришли с таким приятным известием и молчите до сих пор! Ну, хорошо, что я не умер от нетерпения, а то могло бы возникнуть уголовное дело. (Подходит к Незнамову.) Гриша! Брось философию-то, пойдем! Что нам природа: леса, горы, луна? Ведь мы не дикие, мы люди цивилизованные.
Незнамов. Действительно, брат, скучно. Ну, пойдем, цивилизованный человек. Пойдем в буфет! Пойдем туда, куда влечет меня мой жалкий жребий!
Коринкина (Миловзорову, тихо). Он, кажется, в ударе. Подогрейте его хорошенько!
Миловзоров. Постараюсь.
Идут все к дому; навстречу им выходят Кручинина и Дудукин.
Явление третье
Незнамов, Миловзоров, Шмага, Коринкина, Кручинина и Дудукин.
Кручинина. Куда же вы, господа? Вы не от меня ли бежите?
Коринкина
Шмага. Бывают в жизни артиста минуты, когда он стремительно спешит к своей цели, как из лука стрела. Остановить его — напрасный труд!
Кручинина. Когда же эти минуты бывают?
Шмага. Когда загремят ножами и вилками и скажут: закуска готова.
Незнамов. Пойдем! Довольно тебе паясничать!
Коринкина, Незнамов, Миловзоров и Шмага уходят в дом.
Дудукин. Когда Шмага заговорит о закуске, так до пафоса доходит; он возбуждает аппетит; мы за этим его и приглашаем.
Кручинина. Да, это тоже своего рода талант; но едва ли нужно поощрять такие способности.
Дудукин. Что ж делать! Жизнь-то у нас, в провинции, скучна очень, так будешь рад и Шмаге. Я ведь не проповедник; у меня правило: живи сам и жить давай другим. Вы еще не соскучились у нас, не надоело вам?
Кручинина. Да где ж веселее-то? Везде одно и то же. Но отсюда все-таки мне надо уезжать скорее.
Дудукин. Почему же?
Кручинина. Слишком много волнения я испытываю; здесь все напоминает мне мое печальное прошлое.
. Прошлое пора позабыть.
Кручинина. Да уж я было и стала забывать, да вот попала случайно на родину, все и ожило в моей памяти.
Дудукин. Забудьте, забудьте! Пора вам пользоваться своей славой, своими успехами, пора успокоиться на лаврах.
Кручинина. И рада бы успокоиться, да не дают. Я чуть было не умерла вчера.
Дудукин. Неужели? Что же случилось?
Кручинина. Оказалось, что я была обманута самым безжалостным образом. Когда мне писали, что мой сын умер, он был жив, он выздоровел. Его отдали кому-то в приемыши.
Дудукин. Кому же?
Кручинина. Ничего неизвестно, никто не знает. У кого только можно было спросить, я спрашивала. Некоторые помнят, что действительно были какие-то приезжие купцы или мещане, а кто говорит, что и господа, что взяли ребенка и уехали; а куда — никто не знает. Так и следов не осталось.
Дудукин. Где ж теперь следов искать! Кому ребенок мешал, кому нужно было его спрятать, так уж, поверьте, спрятали хорошо.
Кручинина. Так вы думаете, что это сделано умышленно, что его хотели сбыть с рук?
. Без сомнения. А то зачем же было писать вам, что он умер?
Кручинина. Да, конечно. Ну, вот видите ли… А вы все советуете успокоиться.
Дудукин. Да и думать-то об одном и том же что хорошего! Пользы никакой не будет, ничего не придумаете, а с ума сойти можно.
Кручинина. Да, можно, можно; я теперь понимаю, что даже легко сойти с ума.
Дудукин. А вы положитесь на судьбу! Коли суждено вашему сыну найтись, так он найдется.
Муров показывается на террасе.
А пока будем жить и веселиться! Жизнь для радостей дана.
Входит Муров.
Явление четвертое
Кручинина, Дудукин и Муров.
Муров. Там последний роббер кончили; новая партия составляется.
Дудукин. Извините! Я побегу, усажу господ играющих и сейчас же возвращусь. (Уходит.)
Муров. Вы мне позволите побеседовать с вами?
. Вы имеете что-нибудь сообщить мне?
Муров. Имею; но, к сожалению, известие не совсем приятное.
Кручинина. Ничего, говорите! Я приятными известиями не избалована.
Муров. Я видел того человека, о котором давеча говорил вам.
Кручинина. Что же вы узнали от него?
Муров. Что этот купец Простоквашин…
Кручинина. Вы, кажется, говорили: Иванов?
Муров. Я давеча ошибся, а потом вспомнил. Так вот-с что: купец Простоквашин вместе с приемышем своим, года три или четыре тому назад, уехали в Астрахань по своим торговым делам; оба там захворали какой-то заразительной болезнью и умерли.
Кручинина. Если это и правда, то ведь осталась вдова. Уж вам лучше сказать, что все умерли.
Муров. Нет, как можно! Зачем ей умирать! Помилуйте! Вдова осталась, непременно осталась.
Кручинина. Где ж она, что ж она?
Муров. А она, должно быть, с огорчения, вышла замуж за молодого человека, за своего приказчика.
Кручинина. Как ему фамилия?
Муров
Кручинина. Вы сейчас только сказали, что фамилия этого купца Простоквашин, а теперь уж Непропекин!
Муров. Как, неужели? Впрочем, спорить не смею; я очень часто перепутываю фамилии.
Кручинина. Теперь еще вопрос: во всем том, что вы мне говорили давеча и теперь, есть сколько-нибудь правды?
Муров (смеется). Вопрос категорический! Не сомневайтесь! Есть!
Кручинина. Что же именно?
Муров. Что сын ваш умер, что его давно нет на свете, и пора забыть все это дело.
Кручинина. Забывайте; я вам не мешаю.
Муров. Нет, я вам советую. Занимайтесь своим делом артистическим, благо оно идет у вас так успешно. Вы не семнадцатилетняя девочка; вам уж пора бросить сентиментальность, пора иметь рассудок и смотреть на жизнь серьезнее.
Кручинина. Как вы осмеливаетесь давать мне советы!
Муров. Вы меня сами вынудили. Вы тут ездите по городу, расспрашиваете, нашли какую-то полоумную старуху… Приятно ли мне это — подумайте! Я один из самых крупных землевладельцев, у нас скоро выборы, я баллотируюсь на видную должность, а вы тут заводите сплетни; так и жди какого-нибудь скандала.
Кручинина. Да какое мне дело до вас? Я ищу своего сына; мне запретить никто не может.
Муров. Вот что! Я еще раз предлагаю вам бросить всю эту мелодраму и помириться со мной на самых выгодных для вас условиях. А если не хотите, так по крайней мере уезжайте отсюда.
. Я не хочу ни того, ни другого. Я обязана сыграть здесь еще два спектакля, и сыграю их, и уеду тогда, когда мне заблагорассудится.
Муров. Обязаны! Что за обязательства! Сборы здешние, что ли, вас очень прельщают? Так я вам заплачу, заплачу и антрепренеру.
Кручинина. Вы уж заплатили мне злом за добро, а за зло, которое вы мне сделали, у вас не хватит состояния заплатить мне. Я не так богата, как вы, а готова заплатить, что угодно, чтоб только не видать вас, чтоб вы не встречались мне никогда. Я избегала вас, вы сами меня нашли.
Муров. Вот видите ли, я бы для вас и даром уехал отсюда, без всякой платы, да мне нельзя. Я здешний обыватель, здесь все мои интересы, а у вас что здесь? Только одни фантазии. Так фантазировать можно и во всяком другом месте. Послушайте, не ссорьтесь со мной! Вам это будет невыгодно: я человек сильный, у меня большая партия.
Кручинина. Я не боюсь вас. Я знаю, что вы способны на все; но хуже того, что вы сделали, вам уж не придумать.
Муров (пожимая плечами). Ну, как угодно.
Входит Дудукин.
Явление пятое
Кручинина, Муров и Дудукин.
Дудукин. Вот я и опять у ваших ног. Угодно вам погулять по саду?
Кручинина. Нет, здесь свежо. Я пойду в комнаты. Не провожайте меня, я и одна дорогу найду.
Дудукин. Ну, как вам угодно.
Кручинина уходит.
Муров
Дудукин. Да, кажется. Жаль только, что поучиться ему не у кого, образцов не видит, так и застрянет в провинции. А теперь-то бы и учиться, пока молод.
Муров. Ну, на вид-то он не очень молод.
Дудукин. Беспорядочная жизнь, кутежи, бессонные ночи их рано старят.
Муров. А как вы полагаете, сколько ему лет?
Дудукин. Да лет двадцать с чем-нибудь, никак не больше.
Муров. Не может быть. Ему, я полагаю, под тридцать.
Дудукин. Почему вы спросили о нем?
Муров. Да уж очень он ведет себя развязно, громко говорит, судит решительно.
Дудукин. Ну, уж не взыщите! Это их манера, держать себя не умеют.
Муров. Беседку-то вы перестроили?
Дудукин. Перестроил, и эстраду для музыкантов выстроил.
Муров. А кто он, этот артист, и откуда?
Дудукин
Муров. Нет, я так спросил. В нем что-то такое есть. Видно, что он не простого происхождения.
Дудукин. Ну, происхождения-то своего он и сам не знает.
Муров. Напрасно вы их пускаете.
Дудукин. С ними как-то веселее. Да кому ж они мешают? Я не знаю, со мной они всегда очень учтивы.
Муров. С вами, этого мало. Надо, чтоб они со всеми были учтивы. Я ему заметил, что прежде молодые люди были гораздо почтительнее к старшим, а он имел дерзость возражать. Вероятно, говорит, старики прежде были умнее и почтеннее. Глупый ответ. Так вы говорите, что ему лет двадцать?
Дудукин. Да, около того.
Муров. Вы пруд вычистили?
Дудукин. Вычистил и рыбы напустил, теперь и не узнаете.
Муров. Любопытно взглянуть.
Дудукин. Пойдемте!
Идут в глубину сада. Из дома выходит Коринкина, за ней Миловзоров.
Явление шестое
Коринкина и Миловзоров.
Миловзоров
Коринкина. Нужно сказать несколько слов Нилу Стратонычу.
Миловзоров. Еще успеете.
Коринкина. Да ты что, в нежном настроении, что ли?
Миловзоров. Есть тот грех; теперь я и нежен, и красноречив, и умен, кажется, а вы от меня бежите.
Коринкина. Ну, да мало ль что? Ты представь, что мне теперь не до тебя. Что Незнамов, все скромничает?
Миловзоров. Нет, разрешил. Они с Шмагой так и не отходят от стола. Кругом их собралось большое общество; Шмага острит, а Незнамов всякого, кто чуть заважничает, вздумает говорить свысока или подтрунить над ними, так и режет, как бритвой. А кругом них публика так и грохочет. У них там пир горой, разливанное море. Тот говорит: «Со мной, господин Незнамов, выпьемте!» Другой говорит — со мной! А Шмага только приговаривает: «И я с вами за компанию».
Коринкина. Однако я тут толкую с тобой, а мне надо видеть Нила Стратоныча.
Миловзоров. Да вон он, кажется, сюда идет. Кручинина раза два заглядывала в столовую; заслышит монологи Незнамова и назад.
Коринкина. Надо послать к ней Нила Стратоныча, а то она уедет, пожалуй. Я уж заметила, что она скучать начинает.
Входит Шмага.
Коринкина, Миловзоров и Шмага.
Шмага. Вот теперь наслаждаться природой можно. Теперь и луна поумней смотрит.
Миловзоров. А Незнамов где?
Шмага. Все там же.
Миловзоров. Что же ты, мамочка, его оставил?
Шмага. Поди ты к нему, коли тебе охота; он хоть и друг мне, а в такие минуты я стараюсь держать себя поодаль.
Миловзоров. Друг, а боишься; хорош, мамочка!
Шмага. Ну, сунься поди! Вон он идет; хочешь, натравлю?
Миловзоров. Нет, нет, мамочка, оставь, пожалуйста, оставь!
Входит Незнамов.
Явление восьмое
Коринкина, Миловзоров, Шмага и Незнамов.
Незнамов (Коринкиной). А! Вы здесь!
. Здесь. Где же мне быть прикажете?
Незнамов. Да мне все равно. А все-таки я вас люблю, я влюблен в вас.
Коринкина. Покорно вас благодарю.
Незнамов. А вы меня любите?
Коринкина. А вы как думаете?
Незнамов. Да как думать? Почем я знаю.
Коринкина. Догадайтесь!
Незнамов. Ну, вот еще, очень нужно мне догадываться. Говорите прямо, начистоту!
Коринкина. Как же, дожидайтесь! Да с чего вы взяли так со мной разговаривать?
Незнамов. Отчего ж не разговаривать?
. Да не смейте, вот и все!
Незнамов. Сметь-то, положим, я смею. А знаете ли, ведь вы лучше того, чем я о вас думал.
Коринкина. А что же вы обо мне думали?
Незнамов. Спрашиваете?
Коринкина. Да, спрашиваю.
Незнамов. Я думал, что вы уж совсем никакого интереса не представляете; так все равно, что ничего.
Коринкина. Ах, боже мой! Скажите пожалуйста! Во-первых, милостивы государь, вы еще очень молоды, чтобы разбирать и ценить людей; вы еще мальчишка…
Незнамов. Да, это во-первых, а во-вторых что? Во-вторых-то и не скажете! Хотите, я научу?
Коринкина. Не нуждаюсь.
Незнамов. Да ведь не скажете. Женщина, когда рассердится, так воображает, что может наговорить ужасно много горьких истин. Начнет торжественно; «Во-первых», да в пяти словах все и выскажет; дальше содержания-то и не хватает. «Во-вторых», «во-вторых», а сказать-то нечего.
. Ах, какой противный!
Незнамов. Но и тут они не теряются. Когда у них ни слов, ни соображения не хватает, так они браниться начинают. А во-вторых, скажут: «Ты дурак, невежа». Так, что ли?
Коринкина. Так точно. А во-вторых, ты невежа!
Незнамов. Вот за это мерси! Как вы натурально сердитесь, это хорошо.
Коринкина. А если в другой раз будете подобные глупости говорить, так будет еще натуральнее; я такую залеплю…
Незнамов. Отчего же в другой раз, а не теперь?
Коринкина. Не хочу, вот и все.
Незнамов. Нет, пожалуйста! Ну, я вас прошу. Ну, что вам стоит. Авось труд-то не велик.
Коринкина. Да у меня уж сердце прошло. Теперь это будет в шутку, а я хочу серьезно.
Незнамов. Ну, хоть в шутку.
. Да что вы пристаете? Ну, вот вам! (Треплет Незнамова ласково по щеке.)
Незнамов. А! Так вы вот как! Ну, теперь берегитесь! Теперь я имею полное право…
Коринкина. Что еще? Какое право?
Незнамов. Поцеловать вас. Чем же еще я могу отплатить женщине за оскорбление?
Коринкина. Да что ты, с ума, что ль, сошел?
Незнамов. Да нет, уж кончено, какие тут разговоры.
Коринкина. Да что вы, Незнамов, что за глупости! Вон Нил Стратоныч идет.
Незнамов. Вот только разве Нил-то Стратоныч, а то бы!.. Ну, да ведь вместе домой-то поедем.
Входит Дудукин.
Явление девятое
Коринкина, Миловзоров, Шмага, Незнамов и Дудукин.
. Нил Стратоныч, что же вы Кручинину оставили; она, кажется, домой сбирается.
Дудукин. Как домой! Нет, нет, без ужина нельзя. Удержите ее как-нибудь, мое сокровище!
Коринкина. Да она меня не послушает.
Дудукин. Так пойдемте вместе ее уговаривать.
Коринкина. Пойдемте! Подождите минутку! (Обращаясь к Незнамову и Шмаге.) Господа, за ужином и вообще при Кручининой, пожалуйста, не заводите никакого разговора о детях.
Незнамов. О детях? Что такое? Почему?
Дудукин. Ах, да, да, да! Ни под каким видом, господа, ни под каким видом!
Незнамов. Ведь это странно! А если к слову придется? Ну, наконец, войдет мне в голову такая фантазия?
Дудукин. Нет, уж я прошу вас в виде личного для меня одолжения. Я, как хозяин, забочусь, чтобы не было ничего неприятного для моих гостей.
. О детях нельзя; а о совершеннолетних можно?
Дудукин. Сделайте одолжение.
Шмага. Нет, Гриша, давай уж лучше о дедушках и бабушках говорить.
Незнамов (громко смеется). Ха-ха-ха! Именно! Ну, вы можете быть покойны: мы будем говорить о таком возрасте, который очень далек от детского.
Дудукин и Коринкина уходят.
Что за новости, что за дикие распоряжения? Это какая-то новая игра? Ужин с особой программой для разговора!
Миловзоров. Да разве ты забыл, мамочка, что я тебе давеча говорил?
Незнамов. Ах, да. Понимаю теперь. (Хватается за голову.)
Миловзоров. Значит, правда, а ты меня, мамочка, убить хотел.
Незнамов. Эка важность! Хоть бы и убили тебя! Ну, чего ты стоишь?
Шмага отходит довольно далеко.
Шмага (издали). Учен, так и боюсь.
Незнамов. Поди сюда, болтай что-нибудь.
Шмага. Да что болтать-то? Остроумие что-то на вольном воздухе улетучиваться начинает, подбавить бы его нужно.
Незнамов. А вот погоди, мы подбавим. Надо, брат Шмага, пользоваться случаем. Не всегда нас с тобой приглашают в порядочное общество, не всегда обращаются с нами по-человечески. Ведь мы здесь такие же гости, как и все.
Шмага. Да, это не то, что у какого-нибудь «его степенства», где каждый подобный вечер кончается непременно тем, что хозяина бить приходится, уж без этого никак обойтись нельзя.
Незнамов. Да, здесь нам хорошо! А ведь мы с тобой ведем себя не очень прилично и, того гляди, скандал произведем. То есть скандал не скандал, а какой-нибудь гадости от нас ожидать можно.
Шмага. Похоже на то. Что ж делать-то! Из своей шкуры не вылезешь.
Выходят Дудукин, Кручинина, Коринкина; за ними два лакея: один с бутылками шампанского, другой со стаканами на подносе, и ставят вино и посуду на столах. Из глубины сада выходит Муров, из дома выходят гости, которые частью остаются на террасе, а частью располагаются отдельными группами на площадке сада.
Явление десятое
Незнамов, Миловзоров, Шмага, Дудукин, Кручинина, Коринкина и Муров, гости и лакеи.
Дудукин. Помилуйте, Елена Ивановна, в кои-то веки дождались такого счастья, что видим вас в нашем обществе; ведь я о вашем посещении на стенке запишу золотыми буквами, а вы нас покидать собираетесь.
Кручинина. Я очень вам благодарна, Нил Стратоныч, и с удовольствием бы осталась, да не могу. Ведь только сегодня свободный вечер у меня, а то каждый день спектакль, мне отдохнуть нужно.
Дудукин
Кручинина. Не могу, Нил Стратоныч, не могу. Я вот прощусь с товарищами, найду своего кавалера и поеду.
Дудукин. Нет, нет, без надлежащих проводов мы все-таки вас не выпустим. Надо обряд исполнить как следует. Присядьте вот на диванчик! Вы распорядились, Нина Павловна?
Коринкина. Да, вот готово. (Лакеям.) Давайте!
Подают шампанское.
Кручинина. Это напрасно, Нил Стратоныч; я вина не пью, мне вредно.
Дудукин. Без этого нельзя; у нас почетных гостей всегда так провожают! Пожалуйте! Ну, хоть немножко, сколько можете.
Кручинина берет стакан вина.
Господа, пожалуйте, по стаканчику. Выпьем за здоровье Елены Ивановны.
Муров. Я охотно принимаю ваше предложение; я еще не успел поблагодарить Елену Ивановну за наслаждение, которое она нам доставила своим талантом.
Все берут стаканы.
Дудукин. Господа, я предлагаю выпить за здоровье артистки, которая оживила заглохшее стоячее болото нашей захолустной жизни. Господа, я риторики не знаю, я буду говорить просто. У нас, людей интеллигентных, в провинции только два занятия: карты и клубная болтовня. Так почтим же талант, который заставил нас забыть наше обычное времяпровождение. Мы спим, господа, так будем же благодарны избранным людям, которые изредка пробуждают нас и напоминают нам о том идеальном мире, о котором мы забыли.
«Браво, браво!»
Талант и сам по себе дорог, но в соединении с другими качествами: с умом, с сердечной добротой, с душевной чистотой, он представляется нам уже таким явлением, перед которым мы должны преклоняться. Господа, выпьем за редкий талант и за хорошую женщину, Елену Ивановну!
Все чокаются стаканами с Кручининой и пьют.
Незнамов (чокнувшись с Шмагой). Шмага, мы выпьем за хорошую актрису, а за хороших женщин пить дело не наше. Да и кто их разберет, хорошие они или нет.
Дудукин. Незнамов, что вы!
Незнамов. Виноват.
Кручинина. Я за свои труды уже достаточно вознаграждена и нравственно и материально. Господа, честь, которую вы мне оказываете, я обязана разделить с моими товарищами. Господа, я предлагаю тост за всех служителей искусства, за всех тружеников на этом благородном поприще, без различия степеней и талантов!
Дудукин. Справедливо, прекрасно, благородно! Нина Павловна, Миловзоров, Незнамов, Шмага! За ваше здоровье!
Муров. За ваше здоровье, господа!
Шмага. Наконец-то и я сподобился, что за мое здоровье пьют.
Кручинина. Ну, теперь уж, Нил Стратоныч, я поеду, мне пора.
Незнамов. Нет, куда ж вы! Нет, позвольте! Так нельзя. Надо еще тост предложить. Эй! Дайте вина! Вы уж мне позвольте сказать несколько слов; я вас не задержу, не задержу. Мне только бы сказать то, что у меня на душе; не хочется, чтобы оно так оставалось.
Кручинина. Сделайте одолжение! Мне будет очень приятно послушать вас; да я надеюсь, что и всем тоже.
Незнамов. Господа, я получил позволение говорить и потому прошу не перебивать меня.
Дудукин. Говорите!
Миловзоров и Шмага. Говори, говори!
Незнамов. Господа, я предлагаю тост за матерей, которые бросают детей своих.
Дудукин. Перестаньте, что вы, что вы!
Кручинина (пораженная). Нет, говорите, говорите!
Незнамов. Пусть пребывают они в радости и веселии, и да будет усыпан путь их розами и лилеями. Пусть никто и ничто не отравит их радостного существования. Пусть никто и ничто не напомнит им о горькой участи несчастных сирот. Зачем тревожить их? За что смущать их покой? Они все, что могли, что умели, сделали для своего милого чада. Они поплакали над ним, сколько кому пришлось, поцеловали более или менее нежно. И прощай, мой голубчик, живи, как знаешь! А лучше бы, мол, ты умер. Вот что правда, то правда: умереть — это самое лучшее, что можно пожелать этому новому гостю в мире. Но не всем выпадает такое счастье. (Склоняет голову и на мгновенье задумывается.) Зачем оставлять ему постоянную память его несчастия и позора? Ему и без того каждый, кому только не лень, напоминает, что он подкидыш, оставленный под забором. А знают ли они, как иногда этот несчастный, напрасно обруганный и оскорбленный, обливает слезами маменькин подарок? Где, мол, ты ликуешь теперь, откликнись! Урони хоть одну слезу на меня! Мне легче будет переносить мои страдания, мое отчаяние. Ведь эти сувениры жгут грудь.
Кручинина бросается к Незнамову и достает с его груди медальон.
Кручинина. Он, он! (Шатается и падает без чувств на диван.)
Все окружают ее.
Дудукин. Ах, боже мой, она умирает! Доктора, доктора! Вы ее сын. Вы убили ее!
Незнамов. Я ее сын?
Дудукин. Да. Сколько лет она искала вас! Ее уверили, что вы умерли. Но она ждала какого-то чуда. Она постоянно видела вас в своих мечтах, разговаривала с вами.
Незнамов. У ней не было других детей?
Дудукин. Что вы, что вы!
Незнамов. А как же мне сказали? Господа, зачем же вы меня обманули?
Коринкина. Тише, тише, она приходит в себя.
. Господа, я мстить вам не буду, я не зверь. Я теперь ребенок. Я еще не был ребенком. Да, я ребенок. (Падает на колени перед Кручининой.) Матушка! Мама, мама!
Кручинина (приходя в себя). Да, он тянул свои ручонки и говорил: мама, мама!
Незнамов. Я здесь.
Кручинина. Да, это он… Гриша, мой Гриша! Какое счастье! Как хорошо жить на земле. (Гладит Незнамова по голове.) Господа! Не обижайте его, он хороший человек. А вот теперь он нашел свою мать и будет еще лучше.
Незнамов (тихо). Мама, а где отец?
Кручинина. Отец… (Оглядываясь кругом.)
Муров отворачивается.
… (Нежно.) Твой отец не стоит того, чтоб его искать. Но я бы желала, чтоб он посмотрел на нас. Только бы посмотрел; а нашим счастием мы с ним не поделимся. Зачем тебе отец? Ты будешь хорошим актером, у нас есть состояние… А фамилия… Ты возьмешь мою фамилию и можешь носить ее с гордостью; она нисколько не хуже всякой другой.
Дудукин. Я думал, что вы умерли!
Кручинина. От радости не умирают. (Обнимает сына.)